ВЯЧЕСЛАВ  ДАВЫДОВ  (БАРУХ)         

ЗЕЕВ   ЖАБОТИНСКИЙ: ОДИН ПРОТИВ ВСЕХ

 

ПЬЕСА  ИЗ ИСТОРИИ СИОНИЗМА

В ДВУХ ДЕЙСТВИЯХ

 

Т Е Л Ь - А В И В,  2020

 

Вячеслав  Давыдов  (Барух)

Зеев Жаботинский:  один против всех

Дизайн обложки – Александр  Прокопчук

Тель-Авив, 2020

Все права принадлежат автору

Телефон - 052-8336103

e-mail: Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript.

                    

ОТ  А   В   Т   О   Р   А

Не без волнения я представляю на суд читателей свою новую пьесу «Зеев Жаботинский: один против всех». Первая мысль о написании пьесы пришла ко мне после того, как я перечитал поэму Бялика «Сказание о погроме» в замечательном переводе с иврита на русский Жаботинского.  Меня снова потрясла пронизывающая всю поэму острая боль за евреев, не оказавших во время Кишиневского погрома сопротивления своим палачам. Чем больше я читал о Жаботинском, чем больше знакомился с его творчеством,  тем полнее вставал передо мной образ титана еврейского возрождения первой половины ХХ века. Поражало, как богато одарила его природа различными талантами – прекрасного поэта, писателя, драматурга, полиглота, переводчика, журналиста, публициста, которые он отдал служению великой сионистской идее воссоздания еврейского государства на земле Палестины, став одним из виднейших русских сионистов, придерживавшихся правого направления.

К сожалению, непросто сложилась судьба литературного наследия Жаботинского в Израиле. Как пишет в предисловии к пятитомнику собрания его сочинений, изданному в Минске, Нина Исакова, «В долгие годы правления левых имя Жаботинского звучало, как проклятие. Он считался фашистом, махровым националистом и вообще порождением дьявола. Кастовая ненависть сионистов-социалистов к главе ревизионистского движения в сионизме была так велика, что не требовала, да и до сих пор не требует подтверждения фактами. В то же время для большинства правых израильтян Жаботинский был и остается только непримиримым арабоненавистником, автором теории «железной стены» и жупелом неделимого Израиля…»

В преддверии двух юбилеев  Жаботинского, отмечающихся  в 2020 году – 140-летия со дня рождения и 80-летия со дня смерти - я еще больше загорелся желанием создать пьесу о нем, имея целью представить читателям и зрителям его жизнь в свете творческой, сионистской и публицистической деятельности и неустанной борьбы с идеологическими противниками. Параллельно прослеживается удивительная история  любви Зеева и его жены Анны. В процессе работы над пьесой, задуманной в документально-художественном жанре,  я использовал книги и статьи о Жаботинском Ш.Каца, Й.Шехтмана, Р.Гругмана, Й.Недавы, М.Белы, Э.Тополя, Е.Ивановой, Ш.Шалит, М.Гейзера и других авторов, из которых хотел бы  выделить двухтомник Шмуэля Каца «Одинокий волк» и новый роман Эдуарда Тополя «Юность Жаботинского». В пьесе я широко цитирую книги, стихи, переводы, статьи, речи и письма самого Жаботинского. Особо мне хочется отметить большую помощь, оказанную мне в Институте Зеева Жаботинского в Тель-Авиве  и выразить благодарность сотрудницам Архива  этого Института  Ирине Бердан и Ольге Гехман за предоставленные материалы и ценные сведения. 

                                                                            

                                                                                      М А Д Р И Г А Л   

 

                                                                                     Ж Е Н Е     А Н Н Е

 

                                                                 «Стихи другим», - вы мне сказали раз,

                                                                  «А для меня и вдохновенье немо?»

                                                                  Но, может быть, вся жизнь моя – поэма,

                                                                  И каждый лист в ней говорит о вас. 

 

                                                                  В ней много будет глав. Иной главы

                                                                  Вам мрачными покажутся страницы:

                                                                  Глухая ночь, без звезд, - одни зарницы…

                                                                  Но каждая зарница – это вы.

 

                                                                  И будет там вся боль моих страданий, 

                                                                  Все родины, все десять языков,

                                                                  Шуршание знамен и женских тканей,

                                                                  Блеск эполет и грязь тюремной рвани,

                                                                  Народный плеск и гомон кабаков.

 

                                                                  Мой псевдоним и жизнь моя – качели…

                                                                  Но не забудь: куда б ни залетели,

                                                                  Качелям путь – вокруг одной черты,

                                                                  И ось моих метаний – вечно ты.

 

                                                                                  Зеев (Владимир) Жаботинский

 

Д Е Й С Т В У Ю Щ И Е      Л И Ц А:

Зеев (Владимир) Жаботинский 

Анна – жена Зеева

Эри – сын Зеева

Ева Марковна – мать Зеева

Тамар – сестра Зеева

Теодор Герцль – основоположник политического сионизма

Хаим Вейцман – президент Всемирной сионистской организации

Давид Бен-Гурион – председатель Гистадрута и Еврейского агенства

Иосиф Трумпельдор–создатель движения халуцианства (первопроходцев)

Хаим Нахман Бялик- еврейский национальный поэт

Аарон Пропес – создатель первых отрядов Бейтара

Назим-бей – вождь младо-турецкой революции

Малькольм Макдональд – британский министр колоний

 

Действие пьесы происходит в Лондоне и Нью-Йорке  в 1940 году  и охватывает весь период жизни Зеева  Жаботинского.

 

ПЕРВОЕ  ДЕЙСТВИЕ

 

Лондон. 1940-й год, последняя неделя февраля. Номер Жаботинских  в старомодной гостинице  на улице Белсайз   Гроув. Из мебели  в комнате письменный  стол, на котором сложенные в стопки книги, журналы, рукописи, бумаги и печатная машинка, а также чайный столик, стулья, диван, кровать, в углу пустой чемодан. В другой  части сцены трибуна для   выступлений.  Предотъездная  чехарда. Анна  укладывает в чемодан вещи Зеева, который  собирается к отплытию   в  Америку. Зеев стоит возле  стола, просматривая книги. 

     

ЗЕЕВ. Аня, может, надо помочь?

АННА. Спасибо, Володя. Помощь не требуется. Ты же знаешь, - я всегда пакую  

твои чемоданы  сама. Уложила твои сорочки, костюмы, белье, теплые вещи, обувь. Сейчас докладываю галстуки, носки, носовые платки и другую мелочь. Всё, закончила! (Закрывает чемодан). Можно ставить в угол.

ЗЕЕВ. (Относит чемодан в угол). Я беру с собой также книги, журналы, рукописи, бумаги и, конечно, печатную машинку.  Мне они в Нью-Йорке будут очень нужны! 

АННА. У нас для этого  есть еще один чемодан. Тебе не будет тяжело?

ЗЕЕВ. А для чего носильщики?

АННА. (Улыбаясь). У тебя, Володя,  на всё есть ответ.

ЗЕЕВ. А как же иначе?

АННА. Второй чемодан упакую позже. Твой пароход отплывает из Лондона через четыре дня, 1 марта. Время еще есть.

ЗЕЕВ. Правильно! Книги, бумаги и печатная машинка мне еще понадобятся.  (Достает из книжной стопки новую книгу). Я особенно рад, Аня,  что мне удалось издать перед отплытием в Америку эту книгу под названием «Еврейский военный фронт». В Европе пылает пожар второй мировой войны, и целью книги является выдвинуть требование о включении еврейской проблемы в военные цели союзников. 

АННА. Я успела просмотреть твою книгу, Володя, и кровь моя  стыла при упоминании зверств, которые творила немецкая армия с польскими евреями.

ЗЕЕВ. (Горячо). Как жаль, что они не прислушались к моим призывам иммигрировать как можно скорей в Палестину! Кроме того, меня возмутила политика британской  Белой книги 1939 года. Это смертный приговор всем сионистским надеждам! Нет допуска на родину. Только статус-кво в главных центрах отчаяния. Ни права сражаться как евреи, ни чести быть признанным союзником в деле, за которое мы заплатили и продолжаем платить слезами и кровью больше, чем какая-либо другая раса на земле. Вот почему я призываю в книге все здравые силы еврейского населения в союзнических и нейтральных странах бороться с попытками предать забвению идею о важности еврейского фронта!

АННА. Я  согласна с тобой, Володя. Сейчас нет ничего важнее!

ЗЕЭВ. В книге я выставляю еврейские военные требования, которые включают, первое, еврейскую армию на фронтах союзников, второе, признание еврейского гражданского управления,  третье, соглашение о гражданском равенстве, и, четвертое,  еврейское государство как одна из военных целей союзников. 

АННА. Всё правильно, Володя. Создание еврейского государства – это главная цель твоей жизни!  

ЗЕЭВ. И борьба во имя этой великой цели продолжается!

АННА.  Но я переживаю за нашего сына Эри, который сейчас томится в Акрской тюрьме. Как он там? Никакой связи! Хотя бы одну весточку от него!

ЗЕЕВ. Я переживаю, Анечка, не меньше, чем ты. Нам выпало с тобой огромное испытание. (Неожиданно садится на диван, прикладывая руку  к  левой стороне груди).

АННА. (С тревогой в голосе). Что с тобой, Володя?

ЗЕЭВ. Так, ничего. Сердечко пошаливает.

АННА. Что значит – пошаливает? Ты никогда на сердце не жаловался. Да и вид у тебя не очень здоровый. 

ЗЕЭВ. Не беспокойся, дорогая! Мне уже лучше. Сейчас пройдет.

АННА. Может, тебе не стоит сейчас плыть в Америку? Отложи на время свой отъезд.  Покажись врачу, подлечись и тогда в добрый путь!

ЗЕЭВ. (Встает с дивана и делает упражнения руками). Видишь - всё прошло. Откладывать отъезд невозможно. Я не могу остаться в Лондоне, так как еду в Нью-Йорк во главе делегации Нового сионистского профсоюза. Время не ждет. Я должен как можно скорее    заняться организацией еврейской армии. Кроме того, меня очень ждут в Нью-Йорке бейтаровцы.

АННА. Но я не могу  отпустить тебя одного. Я должна быть с тобой!

ЗЕЭВ. Вот это, к сожалению,  невозможно. Ты же знаешь: в посольстве США тебе  отказали в американской визе.

АННА. Но это незаконно! Почему?

ЗЕЭВ.  Тогда напомню. (Берет со стола листок бумаги). Это копия письма, которое   я отправил по этому поводу американскому генеральному консулу в Лондоне. В нем я написал, что ты еще в октябре прошлого года обратилась в американское посольство за визой. Но чиновник сказал тебе, что ты не должна заполнять отдельного обращения, так как, привожу его слова, - «если ваш муж получит визу, вы тоже ее получите».

АННА.  Да, он так сказал! Но нас обманули и мне визу  не дали!

ЗЕЭВ. Поэтому я и написал в письме консулу буквально следующее (читает): «Даю вам слово, что, если мы будем живы, мы оба выедем из Соединенных Штатов в срок окончания визы или до него. Я уверен, что осторожность в отношении бесчестных приезжающих не относится и не должна относиться к тем лицам, чья честность не может быть поставлена под сомнение… Я уже три раза бывал в Америке и легко мог бы получить десятки телеграмм от ведущих американских политиков и журналистов, гарантирующих, что ни я, ни моя жена не собираемся постоянно жить в США, но это кажется мне смешным».

АННА. Нет ничего смешнее!

ЗЕЭВ. И  закончил, Аня, свое письмо так: «Честно говоря, я настаиваю на визе для моей жены, потому что боюсь оставлять одну пятидесятилетнюю женщину слабого здоровья… Вряд ли нужно объяснять, почему в нашем возрасте и в такое время я не могу оставлять мою жену одну».

АННА.  Ты, Володя,  написал так, что лучше не возможно!

ЗЕЭВ. И всё равно, -  мое письмо не помогло! Американские власти оказались непреклонны, и я не могу понять их жестокие действия. Так что мне придется, Анечка, плыть в Америку без тебя.

АННА. Значит, опять разлука и, может быть,  надолго!

ЗЕЭВ. Но в этот раз, Анечка, я не виноват. 

АННА. Я и не виню тебя, Володя.  Видно, такая моя судьба! Знаешь, я подсчитала: из 33 лет нашей брачной жизни мы вместе были только десять.

ЗЕЭВ. Десять? Неужели?

АННА. Все остальные годы ты был постоянно в разъездах, занимаясь сионистской и журналистской деятельностью.

ЗЕЭВ. Да, это не хорошо.  Ты осуждаешь меня?

АННА. Как сказать…  Ведь ты, Володя,  живешь ради великой цели! Но каково  мне одной без тебя?  (Решительно). Вот  возьму и не пущу тебя в Америку. Лягу тут у порога, уверена, что ты никогда не переступишь через меня! (Собирается лечь у двери).

ЗЕЭВ. (Удерживая Анну за руки). Анечка, дорогая, это уже слишком! Не делай глупости!

АННА. (Садится на диван и начинает рыдать, закрыв лицо руками). Ты меня просто не любишь как женщину!

ЗЕЭВ. (Подходит к Анне и гладит ее по волосам). Как ты можешь говорить  такое, Аннели?! Ты ведь знаешь: для меня ты ангел во плоти, и я готов встать пред тобой на колени. (Опускается на одно колено).

АННА. (Прекращая плакать и вытирая слезы).  Вот это как раз делать не надо. 

ЗЕЭВ. (Поднимается). Тогда я прочитаю Мадригал, посвященный тебе в 1932 году в день нашей «серебряной свадьбы» и напечатанный в журнале «Рассвет». Тогда я был в Америке, а ты здесь,  в Англии, и мы обменялись телеграммами.

АННА. Я помню Мадригал наизусть, но буду рада послушать еще раз.

ЗЕЭВ. Я готов читать тебе его каждый день! Слушай!  (Встает перед Анной в позе чтеца и читает стихи):

 

                               «Стихи - другим», вы мне сказали раз,

                               «а для меня и вдохновенье немо?»

                               Но, может быть, вся жизнь моя – поэма,

                               И каждый лист в ней говорит о вас.

 

                               Когда-нибудь – за миг до той зари,

                               Когда Господь пришлет за мной коляску,

                               И я на лбу почую божью ласку,

                               И зов в ушах – Я жду тебя, умри», -

                               Я допишу, за час до переправы,

                               Поэмы той последние октавы.

 

                               В ней много будет глав. Иной главы

                               Вам мрачными покажутся страницы:

                               Глухая ночь, без звезд, - одни зарницы…

                               Но каждая зарница – это вы. 

 

                               И будет там страница – вся в сирени,

                               Вся в трепете предутренней травы,

                               В игре лучей с росой: но свет, и тени,

                               И каждая росинка это вы.

 

                               И будет там вся боль моих страданий,

                               Все родины, все десять языков,

                               Шуршание знамен и женских тканей,

                               Блеск эполет и грязь тюремной рвани,

                               Народный плеск и гомон кабаков:

 

                               Мой псевдоним и жизнь моя – качели…

                               Но не забудь: куда б ни залетели,

                               Качелям путь – вокруг одной черты,

                               И ось моих метаний – вечно ты.

 

                               Да, много струн моя сменила скрипка.

                               Играл на ней то звонко я, то хрипко, -

                               И гимн, и джаз; играл у алтарей,

                               И по дворам, и просто так без толку…

                               Но струны все мне свил Господь из шелку

                               Твоих русалочьих кудрей.

 

АННА. (Аплодирует). Браво, Володя! За эти стихи я тебе вечно благодарна!

ЗЕЭВ. Признайся, Аня: о таких стихах может мечтать каждая женщина!

АННА. Но они посвящены мне и только мне! Если бы ты знал, как я тебя люблю!

ЗЕЭВ. А моя любовь к тебе вся выражена в стихах! Если помнишь, когда-то в «Одесских новостях», еще до нашей свадьбы, был напечатан мой фельетон «Вскользь о любви»? В нем я писал о современной дешевизне любви, ее легкой достижимости и общедоступности. Игра любви, всё то, что называется ухаживанием, признанием, свиданиями – лунные ночи, запах акации, все это еще недавно было свято и редко и давалось человеку, может быть, один раз в жизни. Потому что любовь – это голос природы, зовущей к творчеству. Новые люди, как мы с тобой, сумеют слить воедино свободу любви с мощью любви настоящей, стихийной и вновь первобытной!

 

Анна поднимается с места и  подходит к Зеэву. Они заключают друг друга в объятия и сливаются в долгом  поцелуе. Затем садятся рядом в обнимку на диване.

 

АННА.  Как точно, Володя, ты написал о любви настоящей! Как, после таких слов и чудесных стихов, не отпустить тебя в Америку? Там тебя ждут, там ты нужен! Только, ради Бога, думай о  своем здоровье! Ни в коем случае не перегружайся и давай себе отдохнуть!

ЗЕЭВ. Вот и разрешили проблему. Даю тебе слово, Анечка,  исполнить твой приказ! А ты помнишь, как начинался наш роман?

АННА. (Улыбаясь). Напомни, Володя.

 

Тихо, как фон, звучит одесский фольклор конца ХХ века.

 

ЗЕЭВ. Для этого мы должны окунуться в Одессу конца Х1Х века. Я описал нашу первую встречу в  «Повести моих дней». 

АННА. Я, конечно, читала. Немного смешно.

ЗЕЭВ. Было мне 15 лет, и я учился первый год в одесской гимназии Ришелье, когда один из еврейских учеников пригласил меня к себе домой и представил своим сестрам. Одна из сестер играла на рояле, когда я вошел в комнату. Это была  ты…

АННА. А я в тот миг увидела странное явление – негритянский профиль  под буйной шевелюрой и не могла удержаться от хохота за твоей спиной. 

ЗЕЭВ. И всё же в тот вечер я снискал твою благосклонность, когда назвал тебя – первый из всех твоих знакомых, «мадемуазель». Было тебе  десять лет, и я узнал, что твое имя Аня, - Иоанна Гальперина. Могли ли мы тогда предположить, что через 12 лет станем мужем и женой?

АННА. Откроюсь, Володя: назвав меня словом «мадемуазель», ты сразу завоевал мое сердце. 

ЗЕЭВ. А ты покорила мое! Помнишь, еще за семь лет до свадьбы на одной из дружеских вечеринок в твоем доме с участием твоего брата Ильи и еще трех студентов я вручил тебе золотую монету, оставшуюся от гонорара в «Новостях Одессы»?  В присутствии всех я сказал: «Теперь ты посвящена мне этой монетой согласно вере Моисея и Израиля».

АННА. (Улыбаясь). Конечно, помню! А отец одного из студентов - Миши Гинзбурга – фанатичный еврей из истинно верующих - со всей серьезностью предупредил меня, что я должна буду потребовать от тебя развод, если соберусь вступить в более солидный брак. 

ЗЕЕВ. (Также улыбаясь). О том, как я ухаживал за тобой, я напомнил тебе в озорном письме, посланном спустя десять лет после нашей свадьбы. Представь, я не забыл его: «Ты помнишь Аню Гальперину, что жила в Лермонтовском переулке? Я воевал за нее 12 лет, с ноября 1895 года, когда назвал ее мадемуазель, до июля 1907 года, когда это имя потеряло свой смысл, если можно так выразиться. В промежутках она несколько раз ненавидела меня, несколько раз презирала и несколько раз просто смотрела в другую сторону. За все это время я вел себя как базибузук, то есть разбойничая на стороне, поскольку сил хватало… но был предан моему падишаху. Я помню каждый мой шаг во время этого трудного завоевания и когда-нибудь напишу эту историю, которую прикажу  напечатать через 50 лет после нашей смерти в назидание эпигонам».

АННА. (Смеясь). Да, ты был галантным кавалером  и показал истинно рыцарское отношение к женщине. 

ЗЕЕВ. Спасибо за комплимент. Я  считаю, что при всей строгости еврейского закона, не было никакой необходимости в нашей свадьбе в октябре 1907 года, когда я участвовал в выборах в городскую думу Одессы. В синагоге нас ожидал казенный раввин, миньян и хупа. Я сказал тебе: «Вот ты и посвящена мне», и в сердце своем дал обет «Я посвящен тебе». Из синагоги я поспешил на собрание избирателей, а на следующий день узнал, что меня не избрали. В тот же день я проводил тебя до Берлина, откуда   ты отправилась  во французский город Нанси учиться на инженера-агронома,  а я поехал в Вену изучать историю европейских народов. 

АННА. (Тяжело вздыхая). Это была наша первая разлука, после которой было столько, что я счет потеряла!

ЗЕЕВ. Если бы ты знала, Анечка, как я люблю домашнюю жизнь! Как-то в одном из интервью я сказал: «В основе своей я домашняя птица, а люди все время втягивают меня в политику».

АННА. Думаю, что не только люди, но и ты сам втягиваешь себя в политику.

ЗЕЕВ. Вот и приходилось жертвовать семейным счастьем ради сионистской деятельности.

АННА. А в 1910 году у нас родился сын Эри, и я обрела материнское счастье!

ЗЕЕВ. Я был не менее счастлив, чем ты! И к его первому имени  предложил добавить второе – Тодрус в честь Теодора Герцля. 

АННА. Практически, мне приходилось расти сына одной, так как по большей части ты не бывал дома. 

ЗЕЕВ. Я  тебе  безмерно благодарен, Анечка, за воспитание сына! Ты у меня молодец!

 АННА. Я-то, может, и молодец, Володя, но мне не дает покоя мысль, что Эри томится сейчас в Акрской тюрьме и мы ничем не можем помочь ему!

ЗЕЕВ. Это грустно, Анечка, но я очень надеюсь,  что он сохранит стойкость духа до своего освобождения! 

АННА. Дай Бог! А завтра, Володя, ты отправляешься в Америку и снова оставляешь меня одну.

ЗЕЕВ. Такая у меня работа! Но поверь мне, Аннели: где бы я ни находился, я всегда чувствовал рядом твое присутствие. 

АННА. Несмотря на расстояния?

ЗЕЕВ. Да, несмотря на все расстояния и благодаря нашей переписке. Я не из поклонников Яфета, но есть черта в характере северных народов, которую я разделяю: поклонение женщине. Я убежден, что каждая, даже самая обычная женщина – ангел, и это правило не знает исключения.  С тремя женщинами свела меня судьба, и у всех трех я нашел это качество. Конечно, это мама, ты  и сестра Тамар.

АННА. Действительно, твоя мама (да будет благословенна ее память) и сестра Тамар – настоящие ангелы! Мы отлично ладили друг с другом.

ЗЕЭВ. Именно от личного опыта в моей душе создался образ женщины: «Душа, сотканная из стальных и шелковых нитей». Не во многое я верю, но в одно верю  твердо: мать, жена, сестра – это существа высшего порядка, недостижимой высоты. Сплетение шелковых и стальных нитей ни за что не разорвать. За эту ткань я и держусь!

АННА. (Улыбаясь). Это значит, что мы, женщины, не зря существуем на свете!

ЗЕЕВ. Как мне хочется сейчас вместе с тобой окунуться в свое далекое одесское детство! Моя мама Ева Марковна, родом из Бердичева и правнучка магида из Дубно,  слыла гением. Уехав с детьми в Германию, два года она мужественно боролась за жизнь тяжело больного отца, который скончался, когда мне было шесть лет, а сестре восемь.  Затем мы вернулись в Одессу, и я не   припомню ни одного дня в жизни мамы, когда бы она не была вынуждена биться, хлопотать, преодолевать трудности. 

АННА. Ты мне рассказывал, что вы жили в ужасной нищете. 

ЗЕЕВ. Да,  мы жили в мансарде, испытывая большие лишения.  Но в одном мама была непоколебима: жертвуя собой, она для нас, детей делала всё, чтобы мы выросли «настоящими» людьми. Даже открыла в доме лавку для продажи конторских товаров. 

АННА. Я всегда, Володя,  восхищалась твоей мамой.  Она была для меня  пример во всём! У тебя также замечательная сестра! 

ЗЕЕВ. Да, я во многом обязан Тамар. Когда она подросла и начала с шестнадцатилетнего возраста давать уроки, то этим спасла нас от нищеты. Моим родным языком был идиш, и у Тамар я получил первые уроки по русскому языку. Мы вместе начали обучаться древнееврейскому языку у нашего доброго соседа – писателя Иегошиа Равницкого, который был большим знатоком иврита. С тех пор я полюбил иврит на всю  жизнь!

АННА. У тебя, Володя, необыкновенные способности к изучению языков! 

ЗЕЕВ. Да, Всевышний щедро наградил меня этим даром. Пишу и говорю свободно на семи языках, плюс еще три знаю довольно сносно.

АННА. Ты, Володя, настоящий полиглот!  Таких людей, как ты, очень мало. 

ЗЕЕВ. Не скромничай, Анечка. Ты также преуспела в изучении языков! А  мама понимала древнееврейский язык, язык Пятикнижия и молитвы и, будучи верующей, была большим знатоком и немалым педантом во всем, что касалось религиозных установлений и обрядов. Однажды я спросил маму: «Мы хасиды?» - и  она ответила не без раздражения…

     

Прожектор высвечивает Еву Марковну, сидящую в кресле в глубине сцены.

 

ЕВА МАРКОВНА.  А ты что думал – миснагдим? Не хасиды?

ЗЕЕВ. С тех пор и поныне я себя причисляю к потомственным хасидам. Еще одну решающую вещь узнал я из ее кратких ответов. Было мне тогда лет семь или меньше, и я спросил маму: «А у нас, евреев, тоже будет свое государство?». Она ответила… 

                     

Прожектор снова высвечивает Еву Марковну, сидящую в кресле в глубине сцены.

 

ЕВА МАРКОВНА.  Конечно, будет, дурачок!

ЗЕЕВ.  Но это было не убеждение, это для нее было нечто естественно, как мытье рук по утрам и тарелка супа в полдень. Я больше не задавал этого вопроса. С меня хватило ее ответа.

АННА. (Улыбаясь). Не с тех ли пор ты почувствовал себя сионистом?

ЗЕЕВ. Конечно, нет. Я еще был слишком мал для этого. Но ответ мамы подспудно застрял в моем подсознании, и вся моя дальнейшая жизнь складывалась так, что всё шло к этому. Знаешь, Анечка, что-то чаю хочется.

АННА. (Поднимается с места). Сейчас, Володя,  принесу с твоими любимыми булочками.

             

Анна уходит на кухню и вскоре возвращается с двумя чашками чая и булочками на подносе, который ставит на чайный столик.

 

АННА. Вот, Володя, и чай. Приглашаю к столику. Пей на здоровье. 

ЗЕЕВ. Спасибо, Аня. И ты со мной. (Подсаживается к столику и пьет чай, закусывая булочкой). Похоже, у нас получается вечер воспоминаний.

АННА. (Садится за столик и отпивает из чашки). А вспоминать есть о чем, Володя. Скажи мне, отца ты помнишь?

ЗЕЕВ. Совершенно не помню, вернее, помню очень смутно, но слышал о нем разные рассказы и даже легенды. Он считался одним из лучших в Одессе зерноторговцев на хлебном рынке «Русское общество пароходства и торговли». Родился отец в Никополе – городе на берегу Днепра. Евреи звали его Ионой, русские – Евгением. Много раз отца предупреждали, что помощники обворовывают его. На это он неизменно отвечал: «Тот, кто ворует у меня, беднее меня, и, может быть, он прав». Именно эта философия и передалась мне по наследству.   От времени отцовского величия нам остался книжный шкаф, в котором я нашел все сочинения Шекспира в русском переводе, Пушкина и Лермонтова. Этих трех авторов я знал от доски до доски еще до того, как мне исполнилось четырнадцать лет. Ты знаешь, Аня: по просьбе мамы я каждый год в день смерти отца зажигаю поминальные свечи и читаю кадиш. 

АННА.  Ты не раз говорил мне, Володя, что всю жизнь не переставал обожать Одессу.

ЗЕЕВ. Да, Аня, и скажу почему. В «Повести моих дней» я написал, что одним из  факторов, которые наложили печать свободы на мое детство, была Одесса.  Нет другой Одессы – разумеется, Одессы того времени – по мягкой веселости и легкому плутовству, витающим в воздухе без всякого намека на душевное смятение, без тени нравственной трагедии. Город эфемерный – как дерево клещевина, под которым спал пророк Иона. Все, что произрастает в нем, - материальное, нравственное, общественное – тоже Ионова клещевина, преходящий случай, острота, авантюра...

АННА. Твое сравнение Одессы с клещевиной Ионы  довольно удачное. Мне очень нравится твой роман «Пятеро», в котором ты с любовью описал Одессу нашей юности. 

ЗЕЕВ. (Встает и достает из  стопки на письменном столе книгу и перелистывает ее).  Я издал этот роман в 1936 году в Париже и  выразил в нем всю свою ностальгию по Одессе, которая во мне никогда не проходила и никогда не пройдет. (Кладет книгу на стол, садится за малый столик и пьет чай).

 

Звучание одесского фольклора усиливается.

 

ЗЕЕВ. Слышишь, Аня, звучат одесские песни конца Х1Х века. Послушаем?

АННА. Послушаем! (После паузы, когда музыка становится тише). Ты рассказывал, Володя, что очень не любил учиться в одесских учебных заведениях и особенно ненавидел Ришельевскую гимназию. 

ЗЕЕВ. Именно так! Меня абсолютно не устраивала в ней система оценок! Даже напечатали в газете мою первую статью на эту тему.  Атмосфера гимназии так опротивела мне, что я решил оставить ее при первой же возможности, даже не закончив курса. Жестоко боролся я за свое решение с мамой, родственниками и знакомыми. Хоть убей меня, я не знал почему. - Потому!   Но это был не единственный случай в моей жизни, когда я покорялся необъяснимому «потому», и не раскаиваюсь в этом!

АННА. Твое упрямство, как  свойство  натуры, восхищает меня больше всего!

ЗЕЕВ. Я предпочитаю называть это не упрямством, а упорством и непреклонностью характера, как наследственной чертой, присущей всему еврейству. Это необъяснимое «потому» заставляло меня идти со своим мнением одному против всех, ибо только идущие против течения способны изменить его русло!

АННА.  А какие в детстве у тебя были убеждения?

ЗЕЕВ. Тогда я не читал еврейских книг и не имел убеждений ни в том, что касается еврейства, ни по какому-либо другому вопросу. 

АННА. (Улыбаясь). Так уж  и не имел?

ЗЕЕВ. (Также улыбаясь). Впрочем, я ошибаюсь: одно убеждение выработалось у меня еще на заре детства, и по сей день определяет все мои отношения к людям и обществу. Поистине, я помешался на идее равенства. Тогда эта моя склонность выражалась в гневных протестах против всякого, кто осмеливался обратиться ко мне на «ты», а не на «вы». Возможно, это не демократизм, а нечто противоположное ему, но я верю, что каждый человек – это царь!

АННА.  А научила ли тебя чему-нибудь школа?

ЗЕЕВ. Прямо скажу: всему, чему я выучился в детские годы, я выучился не в школе. Большую часть знаний я черпал из чтения книг. Да и ремесло свое я избрал тоже в детстве, когда начал писать в десятилетнем возрасте. Сначала стихи, потом проза, переводы и статьи в школьную газету. В 17 лет я сделал перевод с английского на русский «Ворона» Эдгара По и до сих пор могу гордиться им.

АННА. Он считается лучшим из всех переводов на русский язык!

ЗЕЕВ. Правда, куда я ни посылали свои сочинения и переводы, их нигде не хотели печатать.  А вскоре случилось то, что в корне перевернуло мою жизнь.  Александр Федоров, известный русский поэт, которому понравился мой перевод «Ворона», представил меня редактору газеты  «Одесский листок».   На мой вопрос «Стали ли вы публиковать мои корреспонденции из-за границы?» редактор ответил согласием и предложил мне на выбор Берн или Рим. Потом дома в процесс выбора вмешалась мама, которая меня просила…

          

Прожектор  высвечивает Еву Марковну, сидящую в кресле в глубине сцены.

 

ЕВА МАРКОВНА. Только не в Рим! Поезжай с Богом, раз ты уж решил оставить гимназию, но на худой конец в Берн, там среди студентов есть дети наших знакомых. 

ЗЕЕВ. Естественно, я последовал совету мамы.  Весной 1898 года я оставил гимназию и отправился в Швейцарию. 

АННА. Чем тебе больше всего запомнился Берн? 

ЗЕЕВ. Тем, что записавшись в Бернский университет на отделение права, я выступил на одной из сходок «русской колонии!», в большинстве состоящей из евреев, выступил с речью, - впервые в моей в жизни,  и притом с сионистской речью! Может, потому, что во мне подспудно звучал ответ матери на вопрос, заданный мной в семилетнем возрасте: «А у нас, евреев, тоже будет свое государство?»

                 

Прожектор высвечивает Еву Марковну, сидящую в глубине сцены.

 

ЕВА МАРКОВНА. Конечно, будет, дурачок!

АННА. И что ты сказал тогда в своей первой сионистской речи? 

ЗЕЕВ. (Поднимается с места).  Я выступил на русском языке примерно так.  (Подходит к трибуне и произносит речь, как оратор): «Не знаю, социалист ли я, ибо я еще не познакомился как следует с этим учением, но то, что я сионист, - несомненно. Ибо еврейский народ очень скверный народ, соседи ненавидят его, и поделом. Изгнание его ожидает, Варфоломеевская ночь, и его единственное спасение в безостаточном переселении в Палестину». (Возвращается к чайному столику и садится).  Что после этого было!

АННА. Можно себе представить! (Смеется). Не с этой ли речи началась твоя сионистская деятельность? 

ЗЕЕВ. Нет, до нее я тогда еще не созрел. Зато в то же лето 1898 года я начал  свою литературно-сионистскую деятельность с публикации в петербургском журнале «Восход» стихотворения «Город мира». Так я назвал не совсем точно Иерусалим и закончил стихи такими строчками (Поднимается с места и декламирует стихи в позе чтеца):

                                    

                                      Над Сионом легкий призрак

                                      Белой женщины плывет.

                                      И, шепча свои молитвы,

                                      Встал араб неторопливо.

                                      «Да прославится Всевышний,

                                      Нам явивший это диво…

 

                                      Этот призрак – Город Мира,

                                      Это – Мать того народа.

                                      Каждый год она рыдает 

                                      Над Сионом с небосвода

                                      И зовет из стран изгнанья

                                      В тихий рай своих полей

                                      Божьей карой многолетней

                                      Истомленных сыновей»…

 

АННА. (Хлопает в ладоши). Браво, Володя!

ЗЕЕВ.(Садится за столик).  Спасибо, Анечка, за браво. Принеси, пожалуйста, еще чаю. Ты знаешь, я чаелюб. 

АННА. Сейчас принесу. 

             

Забрав поднос с пустыми чашками, Анна уходит на кухню и вскоре возвращается с полными чашками и булочками, ставя поднос на чайный столик. Тихо, как фон, звучит неаполитанская песня «Возвращение в Сорренто».

 

АННА. (Садится за малый столик). Приятного аппетита, Володя. Продолжим вечер воспоминаний?

ЗЕЕВ. Продолжим! (Отпивает чай  из чашки и закусывает булочкой). Осенью того же 1898  года я из Берна переехал в Рим, чтобы учиться праву в римском университете и посылать оттуда корреспонденции в газету «Новости Одессы», вместо «Одесского листка». Так начался итальянский период моей жизни, продолжавшийся три года. 

АННА. Ты говорил, что это был самый счастливый период твоей жизни.

ЗЕЕВ. Именно так! Если бы от меня потребовали найти слово, которое передает в полной мере общую основу всех потоков политической жизни в итальянском обществе, я избрал бы устаревший термин «либерализм». Если есть у меня духовное отечество, то это Италия, а не Россия.  

АННА. Чего ты больше нахватался в Италии? 

ЗЕЕВ. Неловко признаться, но под влиянием главного глашатая марксистской доктрины в Италии Антонио Лабриолы я «заболел» социалистическими идеями, от которых не скоро избавился. А моим кумиром стал итальянский герой Джузеппо Гарибальди – бесстрашный борец с тиранией и «рыцарь человечности». 

АННА. Не случайно, когда ты создал Еврейский батальон, тебя называли еврейским Гарибальди!

ЗЕЕВ. Что мне, конечно, льстило. В Италии я много писал и дважды в неделю мои письма печатались в «Новостях Одессы» под псевдонимом «Альталена», что, как ты знаешь, по-итальянски означает «качели». Свою жизнь молодого и легкомысленного существа, который ассимилировался среди итальянской молодежи и в совершенстве выучил итальянский язык, я описал в книжке «В студенческой богеме». (Вытаскивает книгу из стопки на столе). Вот она! 

АННА. (Берет в руки книжку и перелистывает её). Чудная книжка! Она пригодилась, когда мы совершили поездку в Италию с тобой и сыном Эри. 

ЗЕЕВ. Я был очень рад, Аня, что в 1922 году  представился случай вновь побывать в полюбившейся мне стране и показать ее тебе и Эри. Из итальянских песен мне особенно нравилась «Возвращение в Сорренто». (Напевает на итальянском языке).

АННА. Твое пение, Володя, мне так напоминает Италию!

ЗЕЕВ. Ну, а летом  1901 года я снова на каникулы приехал в Одессу и к своему великому удивлению, я обнаружил, что за это время приобрел имя как писатель и репутацию «золотого пера» Одессы. Господин Хейфец, редактор «Одесских новостей», предложил мне писать ежедневный фельетон с немалым месячным окладом в 120 рублей. Я не устоял перед этим искушением, отказался от римского диплома, от карьеры адвоката, от любимой Италии и остался в Одессе, поселившись у мамы и сестры Тамар. 

АННА. А как ты оцениваешь, Володя, новый одесский этап своей жизни?

ЗЕЕВ. Я застал уже другую Россию: вместо «уныния и тоски» - нервическое беспокойство, всеобщее ожидание чего-то, весеннее настроение. Каждый день печатал в газете  фельетоны под рубрикой «Вскользь» без всякой постоянной политической линии. Может быть, только одну идею я подчеркивал и на страницах газет, и в своих выступлениях с трибуны «Литературного клуба».

АННА. И что за идея?

ЗЕЕВ.  Это идея «индивидуализма», на которой я основал бы и построил всё свое учение: в начале сотворил Господь Индивидуума, каждый Индивидуум – царь, равный своему ближнему. Ради блага Индивидуумов создано общество, не наоборот, и у общества нет иного назначения, кроме как помочь павшему, утешить и поднять его. 

АННА. Тогда ты еще много писал.

ЗЕЕВ. Да,  творчеством я был одержим, как никогда! Сочинял стихи, поэмы, пьесы, делал переводы, в том числе, из Байрона. Своей творческой удачей считаю  поэму «Бедная Шарлотта»,  получившую лестный  для меня отзыв Горького. Ее тираж был частично конфискован властями, усмотревшими в ней пропаганду террора.

АННА. При царском режиме пропаганду  террора видели в каждой бумажке.

ЗЕЕВ. Еще запомнилась дружба  с молодым талантливым  поэтом и  критиком Корнеем Чуковским. В Одессе мы в раннем детстве ходили в один и тот же детский сад,  а в юности учились вместе в Ришельевской гимназии. Я ввел его в литературу, рекомендовав редактору «Новостей Одессы» Хейфецу для работы в редакции. Корней называл меня своим учителем и часто приходил ко мне в дом, где мы читали друг другу стихи.  А сейчас он является крупнейшим детским писателем в красной России. 

АННА. Ты, кажется,  был еще поручителем жениха на свадьбе Корнея и Марии. 

ЗЕЕВ. Был и даже посвятил ему четверостишие: 

                                                 Чуковский Корней,

                                                 Таланта хвалёного,

                                                 Два раза длинней

                                                 Столба телефонного.

АННА.  А проблемы сионизма ты  затрагивал  в своих статьях? 

ЗЕЕВ. Да, затрагивал.  В одном почетном петербургском ежемесячнике  «Русское богатство» появилась статья некоего Бикермана, в которой он с так называемых «научных» позиций   разносил сионизм в пух и прах.  Разозленный его «научной» критикой, я поместил в том же журнале пространный ответ, в котором писал приблизительно так: «Разве национализм регрессивен? Любить свою народность больше всех других народностей – это также естественно, как любить свою мать больше всех других матерей. Сионизм хочет дать евреям место, где бы они могли поддерживать близость с Европой, развивать ее, - не подвергаясь при этом унижениям, не терпя гонений, не рискуя лишиться своей национальной сущности».

АННА. Ты в этой статье, Володя,  настоящий сионист!

ЗЕЕВ. (Улыбаясь). Я бы сказал сионист-националист, за что в будущем мне хорошо досталось от сионистов-социалистов Вейцмана и Бен-Гуриона. В том же 1902 году я  впервые оказался в одесской крепостной тюрьме.

АННА. Не за то ли, что во время ночного обыска у тебя  дома полиция нашла  запрещенную книжку графа Витте и твои статьи на итальянском языке?

ЗЕЕВ. Именно за это! А преступного в книжке было то, что она печаталась в Женеве и  имела предисловие, написанное социалистом Плехановым! Семь недель я провел в этой тюрьме, и, представь, это одно из самых приятных и дорогих мне воспоминаний! Я многому там научился! Меня всё же выпустили на свободу, так как официальный переводчик не нашел в моих итальянских статьях «посягательств на достоинство государства». Но обвинения за брошюру Витте не сняли до суда.

АННА. Потом, Володя, наступил 1903 год, пожалуй, самый важный для тебя.

ЗЕЕВ. Именно так, Аня! Не только важный, но и переломный  год в плане моей сионистской деятельности. Приближались дни Пасхи 1903 года, и по Одессе ходили упорные и тревожные слухи, что в городе и во всей губернии витает опасность еврейских погромов. Я присоединился к уже имевшейся в Одессе группе самообороны. И что же? Пришла наша Пасха, потом христианская, а с ней и погром, но не у нас в Одессе, а в Кишиневе!

АННА. Какое впечатление  произвело на тебя это событие?

ЗЕЕВ. Странное дело: я не помню впечатления.  Сионистом я стал еще до того, до того я уже думал об обороне, как и о еврейской трусости, которая проявилась в Кишиневе. Редакцию «Новостей Одессы» наводнил поток пожертвований в пользу пострадавших от Кишиневского погрома, - и меня направили в город бедствия, чтобы распределить их. В Кишиневе я впервые познакомился с деятелями русского сионизма Коганом-Берштейном, Менахемом Усышкиным, Зеевым Темкиным и Сапиром. Там же познакомился с поэтом Хаимом Бяликом,  задумавшим поэму «Город резни».

АННА. В том же году ты стал делегатом шестого Всемирного сионистского конгресса в Базеле!

ЗЕЕВ. Да, это событие можно считать эпохальным в моей жизни! Предложил мне стать делегатом от имени своей  сионистской организации «Эрец-Исраэль» Шломо Зальцман, с которым я познакомился в итальянской опере.  Я согласился. Меня выбрали, и я отправился на шестой конгресс.

АННА. И ты увидел на конгрессе самого  Биньямина Теодора Герцля!

ЗЕЕВ. Да, в первый и последний раз! На конгрессе я попытался подняться на трибуну, чтобы высказаться по одному животрепещущему вопросу. 

АННА. Какому, Володя?

ЗЕЕВ. За несколько месяцев до конгресса Герцль побывал в Петербурге и беседовал с министром внутренних дел Плеве, тем самым Плеве, которого русские сионисты считали вдохновителем Кишиневского погрома. В сионистской общине России разгорелся жаркий спор: позволительно или не позволительно вести переговоры с запятнавшим себя такой встречей человеком. Со временем спорящие  стороны пришли к соглашению не касаться этого опасного вопроса с трибуны конгресса. Я знал об этом и всё же решил, что на меня – опытного русского журналиста - этот запрет не распространяется. Регламент ораторов был ограничен 15 минутами, но и этой четверти часа не предоставили мне, чтобы закончить мое витийствование. Послушай, Аня, как это всё происходило.

   

Сцена погружается в темноту. Прожектор  высвечивает президиум на сцене и трибуну конгресса, с которой  Жаботинский  начинает произносить свою речь.

 

ЗЕЕВ. (С трибуны). Уважаемые делегаты Шестого сионистского конгресса! Мы собрались здесь, в Базеле, чтобы решать важнейшие вопросы сионистского 

движения. Прежде всего я хочу поприветствовать президента Всемирной сионистской организации Биньямина Теодора Герцля. (Аплодисменты). Известно, что недавно он был в Петербурге и встречался с министром внутренних дел России Плеве. Хорошо ли это или плохо? Я хочу доказать, что нельзя смешивать два понятия – этики и тактики...

КРИКИ С МЕСТА. Довольно! Прекратить болтовню! Это не нужно! Кто тот юноша с черной шевелюрой? Не хотим его слушать! Убрать со сцены!

ГЕРЦЛЬ. (Торопливо поднимается на сцену и обращается к сидящим в президиуме).  В чем дело? Что он говорит? 

ВЕЙЦМАН. Вздор!

ГЕРЦЛЬ. (Подходит к трибуне сзади и обращается к Жаботинскому). Ваше время истекло. 

                           

Сцена погружается в темноту . Освещается номер Жаботинских  в лондонской гостинице. Анна сидит на диване,  рядом стоит Жаботинский.

                            

ЗЕЕВ. Это были первые и последние слова, которые я удостоился услышать из  уст Герцля.

АННА. И как, Володя, ты повел себя потом?

ЗЕЕВ. Я понял, что моя роль на этом конгрессе – молчать и наблюдать, - так и поступил. А вот с доктором Хаимом Вейцманом мне потом пришлось воевать всю жизнь! 

АННА. Это мне хорошо известно!

ЗЕЕВ. Шестой конгресс – последний конгресс при жизни Герцля и, быть может, первый конгресс зрелого сионизма. Экзамен на аттестат зрелости – так бы я его назвал - проходил под известным девизом: Уганда. Как ты знаешь, план Уганды был предложен британским правительством сионистскому движению и предполагал создание на территории этой английской колонии в Восточной Африке еврейского государства. Я был в меньшинстве  делегатов конгресса, которые голосовали против Уганды и вместе с остальными делегатами из России, сказавшими «нет», во главе с Иехиэлем Членовым,  вышел из зала. Никто не уговаривал меня голосовать так или иначе. Но голосовал я против Герцля и не знаю почему. Потому что – потому, которое имеет большую силу, чем тысяча аргументов.

АННА. А какое впечатление на тебя произвел  Герцль?

ЗЕЕВ. Колоссальное! И это не преувеличение! Другого слова я не могу подобрать, - при том, что я вообще не поклоняюсь личности. Из всех встреч в жизни я не помню человека, который  произвел бы на меня столь сильное впечатление ни до, ни после Герцля. Только на конгрессе я почувствовал, что стою перед истинным избранником судьбы, пророком и вождем милостью Божьей.  И по сей день чудится мне, что я слышу его звонкий голос, когда он клянется перед нами: «Если я забуду тебя, Иерусалим…». Вскоре после конгресса Герцль тяжело заболел  и  через год скончался от сердечной болезни. Седьмой сионистский конгресс в Базеле отменил решение о плане Уганды, как территории, не годной для расселения евреев и противоречащей вековым чаяниям еврейского народа. 

АННА. И правильно! Что делать евреям в Уганде? Наша земля – Палестина!

ЗЕЕВ. Сразу после смерти Теодора Герцля я  посвятил его памяти стихи:

                                    

                                      …То был титан с гранитными плечами,

                                         То был орел с орлиными очами, 

                                         С орлиною печалью на челе.

 

                                         Спи, наш орел, наш царственный трибун.

                                         Настанет день – услышишь гул похода,

                                         И скрип телег, и гром шагов народа,

                                         И шум знамен, и звон веселых струн.

                                         И в этот день, от Дана до Бер-Шевы

                                         Благословит спасителя народ,

                                         И запоют свободные напевы,

                                         И поведут в Сионе наши девы

                                         Перед твоей гробницей хоровод.

АННА. (Аплодирует). Ты, Володя, написал стихи, достойные памяти Герцля!

ЗЕЕВ. Спасибо, Аня. Мне так хотелось пообщаться с Герцлем после конгресса, поговорить о насущных проблемах сионизма. К сожалению, не вышло. Но в памяти моей он до сих пор стоит передо мной с горящими глазами и сложенными на груди руками, и я  веду с ним внутренний диалог, как будто Шестой сионистский конгресс закончился только вчера. 

АННА. И я услышу ваш диалог?

ЗЕЕВ. Почему бы и нет? У меня, Анечка, от тебя секретов нет. 

            

Сцена на время погружается в темноту.  Прожекторы высвечивают Теодора Герцля  и Зеева Жаботинского,  стоящих друг против друга и ведущих диалог.

 

ЗЕЕВ. Я очень рад, доктор Герцль, что вы согласились на разговор со мной.

ГЕРЦЛЬ. А, вы тот самый молодой человек,  выступление которого я прервал на конгрессе?  Извините, - так получилось. Прежде всего, кто вы и откуда?

ЗЕЕВ. Я - Владимир или Зеев  Жаботинский,  из Одессы. 

ГЕРЦЛЬ. Значит, мы с вами тезки. Не вы ли голосовали вместе с делегатами из России против Уганды?

ЗЕЕВ. Да, я. И вместе с другими русскими евреями  вышел из зала в знак протеста против принятого решения. 

ГЕРЦЛЬ. Знаете ли вы, как  тяжело было мне видеть всё это?

ЗЕЕВ. Да, было заметно, доктор Герцль, как вы были расстроены. И всё-таки,  ваше предложение прошло большинством голосов! 

ГЕРЦЛЬ. Но какой ценой! В сионистском движении произошел раскол! Спасибо доктору Максу Нордау, который по моей просьбе агитировал делегатов в пользу Уганды. Потрясенный делом Дрейфуса в Париже, когда на улицах города разъяренная толпа вопила «Смерть евреям», и всё усиливающимся антисемитизмом в Европе, я начал искать пути спасения еврейства. В разное время я встречался с итальянским королем, римским папой, турецким султаном, немецким кайзером, надеясь заполучить у них поддержку на создание еврейского государства в Палестине. Особые надежды  возлагал на кайзера Вильгельма Второго, с которым встречался в составе нашей делегации в конце 1898 года сначала в Константинополе, затем в Иерусалиме, где он нас благосклонно принял в своих палатках. К сожалению, все эти встречи прошли безрезультатно.

ЗЕЕВ. Очень жаль. Зато вы увидели нашу древнюю страну и Иерусалим! Я читал ваши воспоминания о путешествии в Палестину.

ГЕРЦЛЬ. Впечатления остались огромные! Мы были очень растроганы, когда в одно солнечное утро перед нашим кораблем встали бледные берега страны. Этот миг относится к тем моментам высшей поэзии, которые бывают не часто в нашей жизни. Были еще и другие волнующие и трогательные моменты, как, например, прибытие лунной ночью в святой город Иерусалим. Перед нами встали окутанные серебряной дымкой очертания старых стен. Это  прекрасный город, высоко и гордо лежащий в горах. 

ЗЕЕВ.  А какой вы нашли страну за пределами Иерусалима?

ГЕРЦЛЬ. Страна бедна и заброшена, склоны холмов обезлесены, места с громко звучащими названиями лежат в развалинах, поля не возделаны. Святая земля превратилась в пустыню. Но есть и оазисы. Это наши еврейские колонии. Сионизм, эта мечта, уже вызвал  к жизни видимые поселения и насаждения. В нарядных домиках живут еврейские земледельцы, которые с радостью обрабатывают любимую землю. А как тепло нас повсюду встречали еврейские поселенцы! А вот права на создание своего государства в Палестине мы еще не получили. 

ЗЕЕВ.  Я что-то слышал про проект Эль-Ариша в Египте. 

ГЕРЦЛЬ. Да, такой проект британским правительством также рассматривался.  Но египтяне отклонили его, ссылаясь на невозможность обеспечить водой Нила большое количество поселенцев. И тогда министр колоний Джозеф Чемберлен предложил евреям заселить земли английской колонии Уганда.

ЗЕЕВ. Уверен: он хотел с помощью евреев Европы преследовать в Восточной Африке прежде всего британские интересы!

ГЕРЦЛЬ. Я был потрясен страшным еврейским погромом, учиненным в Кишиневе, и,  если помните, сказал во вступительном слове на шестом конгрессе:  «Многие из нас полагали, что хуже стать не может. Однако положение ухудшилось еще больше. Несчастье, подобное наводнению, обрушилось на еврейство. Мы не должны забывать, что «Кишинев» имеется не в единственном числе, и не только в России. Спасем тех, кого еще можно спасти!». Я ухватился за предложенный Чемберленом план Уганды, как за спасательный круг, который я бросил тонущему в бедах еврейству. Как за временное убежище, где несчастные евреи могли бы спрятаться от несущего им гибель звериного антисемитизма. 

ЗЕЕВ. Извините меня, доктор Герцль, но как вы могли не понимать, что древняя родина евреев Палестина сидит в  сердце каждого еврея!

ГЕРЦЛЬ. Прекрасно понимал,  ибо тогда бы  не прочитал  на конгрессе знаменитый 137-ой псалом Давида (читает, приложив правую руку к сердцу): «Если я забуду тебя, Иерусалим, пусть отсохнет десница моя. Да прилипнет язык мой к нёбу, если не буду помнить тебя, если не вознесу Иерусалим на вершину веселья моего». 

ЗЕЕВ. Когда, доктор Герцль,  началась ваша сионистская деятельность?

ГЕРЦЛЬ.  Начало нашего сионистского движения я отношу к 1897 году, когда мы с доктором Нордау и доктором Мармореком созвали в Базеле первый сионистский конгресс, на котором была создана Всемирная сионистская организация. Мы подвергались страшному риску, который мог бы испугать всякого мужественного человека: риску быть смешными. Но всё обошлось!

ЗЕЕВ. А разве евреи до этого не уезжали в Палестину?

ГЕРЦЛЬ. Не отрицаю. Уезжали из разных стран благодаря возникшему до нас движению «Ховевей Цион» - «Любящие Сион».  А в 1896 году я выпустил книгу  «Еврейское государство. Опыт современного решения еврейского вопроса», в которой под впечатлением от процесса Дрейфуса написал: «Для евреев нет другой помощи и спасения, кроме возвращения к своей нации и поселения на своей собственной земле».

ЗЕЕВ. Я всем сердцем принял эту идею, прочитав вашу книгу.  И мне еще особенно запомнилась другая ваша мысль из нее: «Еврейский народ не может, не желает и не обязан исчезнуть. Не может – потому что внешние враги сплачивают его. Не хочет – это доказали две тысячи лет ужасных страданий. Не обязан – это я попытаюсь объяснить в данном сочинении. Целые ветви еврейства могут завянуть и отвалиться, но дерево живет».

ГЕРЦЛЬ. Вы очень точно привели мою цитату.  А знакомы ли вы с моей второй книгой «Альтнойланд» - «Старая новая земля», вышедшей в 1902 году? В ней в жанре романа я обрисовал будущее идеальное еврейское государство на земле Палестины. 

ЗЕЕВ.  Конечно, читал!  В переводе на русский она названа «Тель-Авив», что на иврите означает «Холм весны».  Особенно впечатляет  ваш эпиграф к книге: «Если захотите, это не будет сказкой». Я не сомневаюсь, что сказка рано или поздно превратится в жизнь! 

ГЕРЦЛЬ. Если только все мы, евреи, будем упорно трудиться ради этой цели!  ЗЕЕВ. Вот поэтому я и стал, как и вы, сионистом и журналистом!

ГЕРЦЛЬ. (Улыбаясь). Что же, дорогой Зеев, вы выбрали верный, но трудный  путь, полный  препятствий и подводных камней. (Протягивает Зееву руку для пожатия). Благословляю  вас! Помните, что отныне вы принадлежите не себе, а всему еврейскому народу, ради которого вам предстоит трудиться и жить.

ЗЕЕВ. (Протягивает свою руку для пожатия). Спасибо, доктор Герцль, за доброе напутствие. А я вам желаю здоровья  во имя великой идеи сионизма!

ГЕРЦЕЛЬ.  Спасибо!

 

Сцена погружается в темноту. Освещается  номер Жаботинских в лондонской  гостинице.  Анна и Зеев, как прежде, сидят на диване и продолжают беседу. 

 

АННА. Поздравляю, Володя! Сам доктор Герцль благословил тебя на трудный  путь сиониста.

ЗЕЕВ. Я стал страстным последователем идей Герцля и спустя тридцать лет после его смерти посвятил ему статью под названием  «Вождь».

АННА. Я, конечно,  читала ее.

ЗЕЕВ. Ты знаешь, как отрицательно я отношусь к вождизму. Но Герцль стал для меня исключением.

АННА. Почему?

ЗЕЕВ. Мы все прекрасно знаем, что одни только удары судьбы не достаточны для того, чтобы превратить человека в сиониста. Необходимо, кроме того, чтобы у него была положительная еврейская искра. Откуда же у такого человека взялась эта искра? Тут появляется вторая, самая большая тайна: откуда берется та магическая сила, которая в течение семи лет видоизменяет душу и тело такого народа, как наш? 

АННА. И что это за тайна?

ЗЕЕВ. Конечно, эта тайна объясняется тем, что Герцль обладал «натурой вождя». Нужно быть сверхчеловеком, чтобы справедливо носить эту корону!

АННА. Почему ты в нем увидел вождя?

ЗЕЕВ. Почему?  В прежнюю эпоху в России любимого и уважаемого писателя или мыслителя называли «властелином дум». Таким был Герцль: он завоевал наши думы, и это был факт, а не должность. Настоящие вожди рождаются редко, и их отличие в том, что они не претендуют на это звание. Повиновение им не  вопрос дисциплины, - им повинуются также, как втягивают в пение талантливого певца, ибо его пение выражает наши собственные упования и печали. Есть еще один признак: такой человек, как Герцль, умирает, проходит тридцать лет, и он остается нашим вождем!

АННА. Я  рада, Володя, что тебе посчастливилось увидеть и услышать такого великого человека, как Герцль!

ЗЕЕВ. Тогда же, в год его смерти, я под воздействием идей Герцля опубликовал статью «Сионизм и Эрец-Исраэль».  В ней я захотел вернуться к  тому, что меня заставило сразу и решительно отвергнуть план Уганды. Так вот, моя приверженность к Эрец-Исраэль возникла из понимания национального единства евреев, которое придавало смысл всей их истории

АННА. Я хорошо помню эту статью, в которой ты показал, как создавался еврейский народ.

ЗЕЕЕВ. (Поднявшись с дивана, подходит к письменному столу и берет нужную статью). Вот эта статья, Аня. Послушай, что я написал в ней (Читает): «На почве Палестины из осколков разных племен возникло еврейское племя. Создавая религию единого  Бога, мы вдыхали ветер Палестины и, борясь за независимость и гегемонию, дышали ее воздухом и питались злаками, рожденными из ее почвы. В Палестине выросли идеологии наших пророков и прозвучала «Песнь песней». Всё, что есть в нас еврейского, дано нам Палестиной. И когда буря выбросила нас из Палестины, мы не могли расти дальше, как не может расти дальше дерево, вырванное из земли.  И вот сейчас настал исторический момент, когда мы должны воссоздать в Палестине еврейское государство. Потому что плоха она или хороша, удобна или неудобна, дешева или дорога – это моя земля!»

АННА. Прошло 36 лет, как ты написал эту статью, и она до сих пор актуальна! 

ЗЕЕВ. К  сожалению, мы сейчас переживаем время, когда не менее актуальным становится спасение еврейских беженцев из оккупированных Германией стран. Вот мы с тобой сейчас спокойно пьем чай, вспоминаем нашу молодость, а в это время наши еврейские братья и сестры в Восточной Европе сгоняются в гетто, выполняют непосильную работу в концлагерях и обречены на  неминуемую смерть. 

АННА. Но ты, Володя, был в этих странах до немецкой оккупации и страстно призывал  евреев ехать в Палестину.

ЗЕЕВ. Да, призывал, кричал, предостерегал об опасности, но абсолютное большинство евреев не вняло моим призывам и осталось в своих домах. Пройдет еще немного времени, и эта земля станет для них кладбищем!

АННА. В чем ты видишь спасение евреев?

ЗЕЕВ. Прежде всего в нелегальной иммиграции. В Европе еще много еврейских  беженцев,  которым немецкое правительство разрешило покинуть их страны при условии, что они эмигрируют в Палестину. Но англичане постоянно чинят им препятствия, издав в 1939 году злополучную Белую книгу, ограничивающую иммиграцию евреев строгой квотой. И я хочу использовать военную ситуацию, чтобы продолжить битву против Белой книги! Полгода назад я добился в Лондоне приема у нового министра колоний Малькольма Макдональда. Послушай, Аня, о чем мы с ним говорили.

    

Сцена погружается в темноту. Юпитер высвечивает кабинет Макдональда, который ведет разговор с сидящим  напротив него Жаботинским. 

 

МАКДОНАЛЬД. Итак, господин Жаботинский, чем могу быть вам полезен?

ЗЕЕВ. Меня очень беспокоят новые положения Белой книги, устанавливающие строгую квоту для иммиграции евреев в Палестину. Сейчас Палестина – практически единственное место на земле, где евреи из оккупированной Германией Восточной Европы могут найти безопасное убежище.

МАКДОНАЛЬД. Почему вы думаете, господин Жаботинский, что единственное?

ЗЕЕВ. Разве вам не известно, чем закончилась Эвианская конференция во Франции, посвященная судьбе еврейских беженцев?

МАКДОНАЛЬД. Известно. В связи с невозможностью найти для них место в Америке, Британии и Франции конференция приняла разумное решение назначить интернациональный комитет, который будет наблюдать за поисками убежища для беженцев в колониальных империях. 

ЗЕЕВ. А вам не кажется, господин Макдональд, что Эвианская конференция превратилась в монументальный фарс?

МАКДОНАЛЬД. Почему вы так думаете?

ЗЕЕВ. Потому, что вряд ли мир будет заинтересован в том, чтобы ввезти в разные страны на постоянное жительство новое меньшинство – евреев – и так распространить чуму антисемитизма. Нации должны запомнить раз и навсегда: только еврейское государство положит конец еврейской проблеме, которая является их проблемой. Словом, идея поисков убежища в колониях не реальна.

МАКДОНАЛЬД. Почему? 

ЗЕЕВ. Вдумайтесь, господин Макдональд: для массового поселения требуются три главных критерия. Первое, территория должна быть пуста, второе, она должна быть хорошей, подходящей для колонизации средними европейцами, третье, она должна не быть ценной для ее нынешних владельцев. Ни одна страна в мире не отвечает этим критериям!

МАКДОНАЛЬД. Какой же есть выход из создавшегося положения? 

ЗЕЕВ. Один: увеличить иммиграцию евреев в Палестину. 

МАКДОНАЛЬД. Но это невозможно!

ЗЕЕВ. Тогда следует узнать,  не собирается ли правительство Его Величества обдумать возможность изменения своей позиции. Либо намеренно закрыть глаза на нелегальную иммиграцию, либо легализовать ее. 

МАКДОНАЛЬД. Ни на то, ни на  другое мы никогда не пойдем! Согласно Белой книге, еврейская иммиграция в Палестину на ближайшие пять лет не должна превышать 75 тысяч человек. Запрещается дальнейшая еврейская иммиграция и продажа земли евреям, если арабы Палестины будут возражать против иммиграции.

ЗЕЕВ. (Гневно). Это означает полный отказ Великобритании от принципов Декларации Бальфура и условий мандата Лиги Наций!

МАКДОНАЛЬД. (Сухо). Я тут не при чем, господин Жаботинский. Моя функция - проводить в жизнь решения  правительства Его Величества. 

 

Сцена погружается в темноту. Вновь освещается номер Жаботинских в лондонской   гостинице. Аня сидит на  диване, Зеев стоит возле письменного стола. 

 

ЗЕЕВ. Вот так,  Аня: мою просьбу Макдональд  отверг  с порога! Он просто боится арабов, думает только о них!

АННА. Его совсем  не волнует судьба евреев!

ЗЕЕВ. Чтобы принять мое предложение, надо было признать незаконность Белой книги или хоть как-то посочувствовать евреям Восточной Европы, а это  вряд ли  можно было ожидать от Макдональда.  Правда,  он всё же объявил в Палате общин, что британская полиция не должна возвращать иммигрантов, достигших берегов Палестины. Однако, это не означало, что британское правительство отказалось от использования различных мер для предотвращения достижения беженцами берегов Палестины. Самый яркий пример – это недавняя  история более двух тысяч беженцев на Дунае.

АННА. Да, это очень грустная история, связанная с участием нашего сына Эри. 

ЗЕЕВ. Давление британского министерства иностранных дел на турецкий пароход привело к тому, что  беженцы, плывшие на  танкерах и баржах, застряли на Дунае без надежды продолжить свой путь! 

АННА. (Гневно). Я бы всё британское правительство отдала под  суд! Не представляю, как  люди выдержали все эти мучения!

ЗЕЕВ. Выдержали! Я бы назвал эту историю  героическим эпосом перед лицом невероятных трудностей и опасностей в условиях войны! Как и ожидалось, британское министерство колоний всю ответственность за  происшедшее взвалило на нашу Новую сионистскую организацию, которая сама, по их словам, организовала это путешествие. Ничего себе, путешествие! Мы занимались спасением людей от неминуемой гибели, а они говорят о путешествии! Как ты знаешь, Дунайская история закончилась благодаря чуду.  С турецким судном «Сакария» был составлен контракт, на выполнение которого требовались немалые деньги. С нашей помощью, а также пожертвований из Бельгии и США, денежный вопрос был решен. Но в контракте с судном «Сакария» содержался пункт, принесший нам с тобой  много переживаний.

АННА. Ты имеешь в виду нашего сына Эри?

ЗЕЕВ. Конечно, его. Эри поначалу не должен был плыть на «Сакарии», но турецкие судовладельцы настаивали на его присутствии, считая, что при нем судно вряд ли будет конфисковано и заставит членов Бейтара, находившихся на корабле, пойти на физическое сопротивление в случае конфискации. Зайдя ненадолго в порт Констанца, «Сакария» днем 13 февраля триумфально вошла в бухту Хайфы!

АННА. Об этом событии, происшедшем две недели назад, писали английские газеты! Но наша радость была омрачена тем, что это плохо закончилось для нашего Эри!

ЗЕЕВ. К большому сожалению! Британские власти в Палестине были в полной ярости и объявили, что вместе с судном арестовано 28 членов экипажа и все пассажиры. Но это решение им пришлось изменить. Корабль, его экипаж и все беженцы были освобождены и  оказались на легальном положении.

АННА. А ярость британских властей вылилась только на одного человека – нашего сына Эри, который не был «нелегалом», а имел палестинское гражданство. Его, бедного, арестовали и отправили  в Акрскую тюрьму на полгода.

ЗЕЕВ.  Эри во второй раз оказался в той же тюрьме, в которой содержался я в 1920 году за участие в иерусалимской самообороне.

АННА.  И сейчас наш снова сын томится  в ней!    Как он там?      У меня  не перестает болеть сердце за него.

ЗЕЕВ. И у меня, Аня. Но Эри настоящий герой  и пошел по моим стопам!

АННА. В свои тридцать лет он вел себя мужественно, взяв на себя  командование «Сакарией». 

ЗЕЕВ. Два года назад англичане в первый раз заключили Эри в Акрскую тюрьму за участие  активистов нашего движения в репрессариях против арабов. 

АННА. Я тогда написала ему: «Ты сын своего отца. Мы оба гордимся тобой».

ЗЕЕВ. А сейчас, Анечка, мне вновь хочется вернуться к переломному для меня 1903 году, когда после Шестого Базельского конгресса я размышлял о своем будущем. Не помню, какие планы у меня были в конце этого года. Быть может, я мечтал, как это водится у молодежи, завоевать оба мира, на пороге которых  стоял: обрести лавровый венок «русского» писателя и фуражку рулевого сионистского корабля.

АННА. Ты стоял тогда на распутье. 

ЗЕЕВ. Именно так!  Но за меня решила судьба, явившись ко мне в лице гороподобного русского хама, отправлявшего должность пристава в центральном околотке Одессы, которого звали Панасюк. Он нагрубил мне в театре, я оскорбился и соответственно ответил ему. Он куда надо пожаловался, и мне назначили аудиенцию у самого одесского градоначальника графа Шувалова. Я чувствовал, чем это пахнет и заранее приготовился  к  бегству из Одессы. Беседа моя с правителем города была очень краткой. «Он всегда рычит, - сказал Шувалов, показав на Панасюка, который стоял перед нами, вытянувшись в струнку, -  Мы уведомим вас еще сегодня о том, какое наказание мы наложим на вас».

АННА. (Улыбается). Но ты, Володя, счастливо избежал наказания.

ЗЕЕВ. (Посмеиваясь). Сразу после приема у Шувалова я вскочил в пролетку и помчался на вокзал. Купил билет до Петербурга, сел на поезд, и меня только и видели! Так в конце 1903 года я оказался в столице Российской империи. 

АННА. И ты, Володя, остался доволен своей деятельностью в Петербурге?

ЗЕЕВ. Еще как! Ведь я поехал в Петербург по приглашению молодого адвоката Николая Сорина, задумавшего выпускать ежемесячный сионистский журнал на русском языке под названием «Еврейская  жизнь». Он не только предложил мне работать в редакции за приличное жалованье, но и помог решить жилищный вопрос, поскольку я, как еврей, не имел права без разрешения полиции жить в российской столице. Ежемесячник  несколько раз закрывался правительством и менял свое название, - последнее – «Рассвет».

АННА. Это не в Петербурге тогда ходила поговорка «У человека два сына: один умный, а другой сионист»?

ЗЕЕВ. Да, в Петербурге. Не все евреи тогда стремились ехать в Палестину,  вот они и придумали эту поговорку, осмеивающую сионистов. Здесь я отдался всем сердцем и душой воздвижению сионистского алтаря, над чем и тружусь поныне и, видно, буду трудиться до конца своих дней. На счастье или на погибель свою? На благо сионизму или во вред ему? Я, во всяком случае, никогда не раскаюсь.

АННА. Володя,  когда в «Повести моих дней» ты пишешь о своей деятельности в Петербурге, то называешь себя  «кочевником». 

ЗЕЕВ. Именно так! Не всё это время я проводил в Петербурге, - я действительно вел кочевую жизнь. Так, не менее 50 раз я бывал в Вильно, где мне раскрылся новый еврейский мир. Литва – особый университет для такого человека, как я, который прежде не дышал воздухом традиционной еврейской культуры. Я увидел суверенную еврейскую вселенную, которая движется в согласии со своим собственным внутренним законом. 

АННА. Но  вот наступил 1906 год, когда состоялась Гельсингфорсская конференция русских сионистов.

ЗЕЕВ. (Восторженно). Я до сих пор считаю ее вершиной моей сионистской молодости, а ее программа в развитии сионистского мировоззрения нашего поколения означала душевный и духовный перелом. Вопреки всему, еще жила в наших сердцах глубокая и тайная вера в принципы закона, в священные пароли – свобода, братство и справедливость. На конференции я выступил с докладом, в котором провозгласил свои дерзновенные требования. Напомню тебе, о чем я тогда говорил.

                          

Сцена погружается в темноту. Прожектор высвечивает трибуну, с которой произносит свою пламенную речь Жаботинский.

 

ЗЕЕВ. (С трибуны).  Уважаемые господа – делегаты Гельсингфорсской конференции! Мы собрались здесь в то время, когда переживаем серьезный  духовный кризис, связанный с еврейской жизнью в галуте.  Российский галут – это беда и проказа, галут с отсутствием прав, галут с погромами – это галут острый инфекционный, все попытки исправить его не более чем иллюзия и самообман. Нам пришлось искать решения, зачем нам нужна борьба за национальные права евреев в диаспоре. Выслушав предыдущих ораторов, я предлагаю свой, третий путь этого решения.  Что такое, собственно, национальная автономия в диаспоре? Не что иное, как попытка организовать весь народ с помощью официальных властей, а не часть народа при помощи  нашей Сионистской организации. И что же сделает народ, когда он будет организован? А то же самое, что хотел сделать Герцль с помощью Сионистской организации, - осуществит мечту о возвращении в Сион. Национальные права евреев в галуте – это не что иное, как «организация Исхода»!

ГОЛОС С МЕСТА. Насколько обоснована такая «увязка?» Не должно ли быть у сионистов два разных, не связанных между собой направления работы?

ЗЕЕВ. Отвечаю: нет у нас двух горизонтов. Есть одна-единственная путеводная нить, ведущая из Сиона в Сион, проходящая через всю историю нашего народа. И всё, происходящее с ним, будет переварено в котле сионизма!

 

Звучат дружные аплодисменты всего зала.

 

Спасибо за поддержку!  Я предлагаю вам, уважаемые делегаты,  для принятия свою программу, включающую семь пунктов. Все они сводятся к одному: признанию всей полноты национальных прав евреев как автономной нации. От вашего решения, уважаемые делегаты, зависит дальнейшее развитие сионистского движения в России.

 

Вновь звучат дружные аплодисменты всего зала. Сцена погружается в темноту. Освещается номер   Жаботинских в лондонской гостинице. Аня сидит на диване, Зеев стоит рядом, еще не остыв от только что произнесенной речи.

 

ЗЕЕВ. (С восторгом). И ты знаешь, Аня: моя программа была принята большинством голосов делегатов. Это была моя первая настоящая победа!

АННА. С чем я тебя от души поздравляю !  Ты трудился  не зря!

ЗЕЕВ. Нас всех, сионистов, тогда воодушевляла идея: в России нет господствующей нации, все ее народы –  равны перед законом, автономию - всем! Тогда, в Гельсингфорсе, плечом к плечу, рука в руку стояли мы, все ветви сионистского движения  России, этого центра мирового сионизма. Мы верили, что творим новый сионизм, синтез исконной любви к Сиону и политической мечты Герцля. 

АННА. Но потом между вами начались расхождения.

ЗЕЕВ. К сожалению, это так. Ибо наша борьба теперь – это  борьба с братьями-сионистами, всё, что обновляется на съездах ревизионистов, - суровый приговор тому, что дорого им. 

АННА. Видимо, такая твоя судьба!

ЗЕЕВ. (Улыбаясь). И судьба, и призвание. Я  продолжал держаться своей линии, как идти к созданию еврейского государства, вопреки мнениям других! Помнишь, что сказал мне Герцль? - Ступив на путь сиониста, ты больше не принадлежишь себе, а принадлежишь всему еврейскому народу!

АННА. (Улыбаясь). Еще не известно, кто так сказал – Герцль или ты…

ЗЕЕВ. Я знаю… 

 

 

Конец  первого   действия

 

ВТОРОЕ  ДЕЙСТВИЕ

            

Проходит несколько дней. Конец февраля 1940 года. Тот же номер Жаботинских в старомодной лондонской гостинице. В углу стоят два упакованных перед отплытием в Америку чемодана. На большом столе уменьшились стопки книг и бумаг. Полдень. Анна выходит из кухни  с чашками чая и булочками на подносе и ставит на чайный столик, за которым сидит Зеев, просматривающий «Лондонскую газету».

              

АННА. (Ставит поднос на столик). Вот и чай  с булочками.

ЗЕЕВ. (Откладывает в сторону газету). Спасибо, Аня. С большим удовольствием. (Пьет чай, закусывая булочкой). И ты со мной.

АННА. (Садится рядом за столик и отпивает из чашки несколько глотков). О чем сегодня пишет «Лондонская газета»?

ЗЕЕВ. Потрясающие новости! После публикации британским правительством антисионистского земельного закона Бен-Гурион в знак протеста подал в отставку с поста председателя правления Еврейского Агенства и объявил о начале всеобщей забастовки еврейских рабочих Палестины. От политики сдержанности он перешел к борьбе с британскими властями. Кто из нас оказался прав?

АННА. Конечно ты, Володя. Вне всяких сомнений!   А у нас все готово для твоей поездки в Америку. Два  чемодана упакованы.  Твой теплоход «Самария» отплывает завтра, 1 марта, в два часа дня.

ЗЕЕВ. Спасибо тебе, Анечка! В предыдущие дни я был сильно загружен важными встречами и другими делами перед отплытием в Нью-Йорк. Пусть сегодня будет день отдыха.

АННА. Да, Володя, перед дальней дорогой тебе необходимо отдохнуть. Может, снова окунемся с тобой в воспоминания?

 

Тихо, как фон, звучит турецкий национальный фольклор.

 

ЗЕЕВ. С большой охотой, Аня! Перенесемся в Турцию. Свою литературно-сионистскую деятельность я продолжил в Константинополе, куда направился в 1908 году по заданию одной петербургской газеты. Тогда в Оттоманской империи произошла революция: младотурки из партии «Единение и прогресс» подняли в Македонии восстание, ограничили власть султана-деспота Абдул Хамида Второго и провозгласили восстановление конституции 1876 года и парламента. Младотурки, упоенные властью,  жаждали рекламы, - их министры охотно принимали меня и заявляли в один голос, что их страна отныне и вовеки веков – Эдем и что отныне все оттоманы.

АННА. С каким же чувством ты покидал обновленную Турцию? 

ЗЕЕВ. Без всякого восторга. Это был мой первый приезд в Константинополь, после посещения которого в сердце моем царила полная уверенность в отношении двух вещей. Во-первых, что этот обновленный режим – режим слепоты и безумия, и, во-вторых, что распад его будет благом для всех народов Турции, начиная с самих турок и, возможно, и для нас, евреев. 

АННА. Значит, новый турецкий режим этот распад заслуживал! А чем ты занимался во второй свой приезд в Константинополь?

ЗЕЕВ.  Пропагандой въезда евреев в Палестину и получением разрешения на использование иврита в качестве официального еврейского языка. Давид Вольсфон, сменивший Герцля на посту президента Всемирной сионистской организации, вместе с русскими сионистами решил открыть в Константинополе  для контактов с новыми лидерами страны политическое бюро, прикрытием которого стал газетный издательский центр. Мне удалось даже попасть на прием к вождю младотурецкой революции, генеральному секретарю партии «Единение и прогресс» - самому Назим-бею. Послушай, Аня, о чем мы говорили.

   

Сцена погружается в темноту. Прожектор  высвечивает сидящего в своем кабинете за столом Назим-бея, ведущего беседу с Жаботинским.

 

НАЗИМ-БЕЙ. Здравствуйте, господин Жаботинский. Я должен вас предупредить: у меня мало времени, и я прошу вас прямо перейти к сути дела. 

ЗЕЕВ. Во-первых, благодарю вас, господин генеральный секретарь, что вы нашли время принять меня. Во-вторых, у меня  к вам есть два вопроса. Первый: можно ли сделать иврит официальным языком евреев Палестины?

НАЗИМ-БЕЙ. По вопросу языка у нас такая политика: отныне нет различия между турком и эллином, между турком и армянином, между турком и евреем. Все оттоманы, одна нация, с одним языком – оттоманским!

ЗЕЕВ. Спасибо. Второй вопрос: можно ли увеличить число турецких евреев для въезда в Палестину?

НАЗИМ-БЕЙ. Почему бы и нет? Будем очень рады, если они рассеются по всем углам государства и, особенно, если поселятся в Македонии, и если возьмут на себя обязательство говорить по-оттомански. Еще есть вопросы?

ЗЕЕВ. Больше нет.

НАЗИМ-БЕЙ. (Поднимается с места и протягивает Жаботинскому руку). Тогда до свидания, господин Жаботинский. Был рад с вами познакомиться.

ЗЕЕВ. (Пожимая руку Назим-бею). Спасибо за прием. До свидания!

 

Сцена погружается в темноту. Вновь освещается номер Жаботинских  в лондонской гостинице. Зеев и Анна сидят рядом на диване.

 

ЗЕЕВ. Видишь, Аня, я вновь  не добился успеха в вопросе въезда турецких евреев в Палестину. Снова тот же напев: несть эллина, несть армянина, несть еврея, - все мы оттоманы. Здесь отказ органический, обязательный, общая ассимиляция, как условие условий для существования абсурда, величаемого Оттоманской империей, и нет другой надежды для сионизма, кроме как разбить сам абсурд!

АННА. (Улыбаясь). Да, это единственная надежда для сионизма. А почему ты не спросил у Назим-бея по поводу еврейской автономии в Палестине?

ЗЕЕВ. Ты не представляешь, Аня,  какая  последовала бы реакция! Для турок слово «Автономия» звучит как запретное. Несмотря на щедрые посулы, раздаваемые младотурками, оно является в их ушах пределом трефного и верхом мерзости.  Такие вот благожелательные младотурки! Они показали свое истинное лицо, когда устроили геноцид армянского народа в 1915 году!

АННА.  А где, Володя, ты был между двумя приездами в Константинополь в 1909 году?

ЗЕЕВ. Разве не помнишь, Аня? Тогда с удовольствием расскажу. Меня неожиданно потянуло в Палестину, куда я прибыл ненадолго пароходом из Салоник. Как и Герцль,  я почувствовал необыкновенный восторг, когда впервые увидел нашу древнюю еврейскую землю. В Яффо я гостил в доме Дизенгофа, моего друга по Одессе. Он пригласил меня пройтись по пустырям севернее Яффо и сказал: «Этот участок мы купили, здесь мы построим еврейский пригород, если Богу будет угодно, и в центре поселка воздвигнем здание гимназии, если, конечно, найдется кто-либо, кто даст деньги». 

АННА. Как быстро на этом месте построили новый еврейский город с красивым названием Тель-Авив. А Дизенгоф стал его первым мэром!

ЗЕЕВ. В поселениях я застал небольшие бригады рабочих, которые приняли они меня по-братски. Палестину еще надо приводить в порядок, засевать, строить, благоустраивать, но было отрадно видеть, что она постепенно заселяется евреями. Из Палестины я опять прибыл в Константинополь.

АННА. А потом ты в 1910 году вернулся в Одессу, чем  меня несказанно обрадовал! 

ЗЕЕВ. А как  радовался я! Помнишь, Аня, мы тогда снимали дачу около Одессы, и нашим соседом оказался не кто-нибудь, а наш национальный поэт Хаим Нахман Бялик, живший на даче с женой Маней.  Представилась прекрасная возможность не только  близко познакомиться, но и пообщаться с Бяликом. Люблю вспоминать наши встречи с Хаимом, наполненные  беседами о поэзии, литературе, иврите, идише.  Особенно запомнилась первая встреча, когда я пришел к нему сначала один.

 

Сцена погружается в темноту. Прожекторы высвечивают палисадник возле дома Бялика. Зеев входит через калитку и стучит в дверь. Из дома выходит Бялик в шляпе и легкой летней одежде.

 

ЗЕЕВ. Добрый день, дорогой Хаим! Извините, что   что своим неожиданным приходом вас побеспокоил. 

БЯЛИК. А,  это вы,  Зеев Жаботинский?  (Протягивает  руку). Здравствуйте. Рад вас видеть. 

 ЗЕЕВ. (Пожимает руку Хаиму). Я тоже. Прошло семь лет, как мы познакомились  с вами в Кишиневе.

БЯЛИК. Да,  в 1903 году, когда произошел страшный Кишиневский  погром. 

ЗЕЕВ. А  мы с женой Аней сейчас ваши  соседи по даче, вот я и зашел вас навестить.

БЯЛИК. Как это приятно, Зеев! До сих пор вам благодарен за перевод моей поэмы «Город резни» и его публикацию в журнале «Кадима» под названием «Сказание о погроме».  Никто лучше вас не перевел поэму на русский язык. 

ЗЕЕВ. Спасибо за комплимент. Но в этом заслуга не только моя, но и ваша, так как тогда я уехал в Петербург, и вы помогали мне в письмах советами  и объяснениями непонятных мне мест. 

БЯЛИК. Приглашаю вас пройти в палисадник. Там есть скамейка, где можно присесть и побеседовать, пока моя Маня отдыхает.

 

Хаим и Зеев проходят в палисадник и садятся рядом  на скамейку.

 

ЗЕЕВ. Мне у вас очень нравится, Хаим. Тенистый сад, много цветов, тишина….

БЯЛИК. Да, я полюбил это место из-за прекрасной летней природы и потому, что оно далеко от городского шума и суеты. Здесь легко дышится и пишется.

ЗЕЕВ. Вы знаете, дорогой Хаим, как меня потрясла ваша поэма, особенно те места, где вы описываете трусость евреев во время погрома. Я помню свой перевод наизусть. Можно вам прочитать?

БЯЛИК. Пожалуйста. Прочитайте какой-нибудь отрывок.

ЗЕЕВ. (Поднявшись, принимает позу артиста-чтеца и декламирует стихи):

                                                                           …И оттуда

                                         Введу тебя в жилья свиней и псов:

                                         Там прятались сыны твоих отцов,

                                         Потомки тех, чей прадед был Иегуда,

                                         Лев Маккавей, - средь мерзости свиной,

                                         В грязи клоак с отбросами сидели,

                                         Гнездились в каждой яме, каждой щели –

                                         По семеро, по семеро в одной…

                                         Так честь мою прославили превыше

                                          Святых небес народам и толпам:

                                          Рассыпались, бежали, словно мыши, 

                                          Попрятались, подобные клопам

                                          И околели псами…

                                                                                    Сын Адама,

                                           Не плачь, не плачь, не крой руками век,

                                           Заскрежещи зубами, человек,

                                                      И сгинь от срама!

 

БЯЛИК. Вы читаете превосходно, Зеев! Еще раз спасибо за прекрасный перевод. Вы истинный поэт! Знаете, у меня возникла интересная идея: издать книгу моих стихов в  ваших переводах на русский язык. Как вы на это смотрите?

ЗЕЕВ. Очень хорошо! Признаюсь вам, Хаим: находясь в Константинополе, откуда я только что вернулся,  я начал переводить ваши стихи. 

БЯЛИК. Приятно слышать! Принесите показать мне ваши переводы и продолжайте делать их дальше. Кажется,должна получиться хорошая книжка.

ЗЕЕВ. А где вы хотели бы издать ее? 

БЯЛИК. Пока не решил. Попробуем послать ваши переводы в петербургские издательства. Все-таки вы там жили, работали, завели нужные знакомства.

ЗЕЕВ. Это так. Можно также договориться с издателем Шломо Зальцманом.

БЯЛИК. Я, конечно, слышал о нем. Моя литературная деятельность началась со стихов «К ласточке», которые были напечатаны при помощи писателя и большого знатока иврита Иегошуа Равницкого. 

ЗЕЕВ. (Восклицая). Так Равницкого я  знаю давно: он был нашим соседом по дому в Одессе, и я брал у него с сестрой  первые уроки по ивриту. 

БЯЛИК. В 1908 году мы с Равницким основали издательства «Мория» и «Двир», где  издавали книги для детей на языке Библии. 

ЗЕЕВ. Я восхищаюсь, Хаим, размахом вашей литературной деятельности и приглашаю вас сотрудничать в новом издательстве «Тургеман» - «Переводчик», которое я планирую создать в Одессе в следующем году. Оно предназначено для издания книг мировой классики в переводе на иврит. 

БЯЛИК. С радостью принимаю, Зеев, ваше предложение, тем более, что у меня уже есть переводы на иврит из Шекспира, Сервантеса и Шиллера

ЗЕЕВ. У меня еще имеется  большая мечта.

БЯЛИК. Какая? 

ЗЕЕВ. Ввести в еврейских школах России преподавание части предметов на иврите. 

БЯЛИК. Превосходная идея! Я ее полностью  поддерживаю!

ЗЕЕВ. Спасибо. Еще я хотел бы узнать ваше мнение, Хаим, по поводу моей полемики с молодым русским поэтом и моим другом Корнеем Чуковским. Он напечатал в петербургском журнале «Свободные мысли»  статью под названием «Евреи и русская литература», в которой утверждает, что для еврея, вступающего в русскую литературу, русский язык не его язык. В  том же журнале было опубликовано мое ответное письмо, в котором я выразил свое отношение к этому вопросу.

БЯЛИК. И что же вы написали?

ЗЕЕВ. Написал буквально следующее: «Писать по-русски еще само по себе не значит уйти из еврейской литературы… Решающим моментом тут является не язык, с другой стороны, не происхождение автора и даже не сюжет: решающим моментом является настроение автора, для кого он пишет, к кому обращается, чьи духовные запросы имеет в виду, создавая свое произведение. Это значит, что надо служить, по мере сил и данных, своему народу, говорить к нему и писать для него. Дело тут не в языке, а в охоте!»

БЯЛИК. Что же, мое мнение такое. Конечно, идеально, если еврей пишет на своем языке - иврите или идише. Но в вашем случае, когда на  русском языке вы можете наиболее сильно и глубоко выражать свои мысли и чувства, я принимаю  ваши доводы: дело не в языке, а в охоте!

ЗЕЕВ. Именно это, Хаим,  я и хотел от вас услышать. Но я принял решение, которое может вас вас удивить. 

БЯЛИК. Какое?

ЗЕЕВ. Я принял решение меньше времени уделять литературному  творчеству и больше внимания сосредоточить на сионистской деятельности.

БЯЛИК. Я очень сожалею об этом, хотя понимаю вас, Зеев. И все-таки послушайте моего совета: если вы услышите в себе неистребимый, мощный зов к творчеству, не подавляйте его, а дайте выход своей буйной фантазии.

ЗЕЕВ. Я принимаю ваш совет, Хаим, да и совсем от творчества не собираюсь отказываться. А сейчас хочу подарить вам свою статью под названием «Тоска о патриотизме», опубликованную еще в 1903 году. (Вынимает из кармана листок бумаги и протягивает Бялику).

БЯЛИК. (Беря листок и разворачивая его). И о чем она?

ЗЕЕВ. О том, что  наша тоска о патриотизме так мощно превратилась ныне в тоску по родине. Необходимо воссоздать  еврейское государство!

БЯЛИК. Спасибо за статью. Обязательно прочитаю.  После нашей встречи я и сам подумываю, не перебраться  ли мне в Палестину? (Поднимается со скамейки).  Пора прощаться, дорогой Зеев. Надо идти домой. Наверное, меня уже  ждет Маня. Приходите в следующий раз с женой. Посидим вчетвером в палисаднике за чаем, покалякаем.  

ЗЕЕВ. (Также поднимается с места).  Спасибо за приглашение, Хаим! В следующий раз нагряну к вам с женой Аней. До свидания!

           

Бялик провожает Зеева до калитки и пожимает ему  руку. Сцена на время погружается в темноту.  Вновь освещается номер Жаботинских в  лондонской гостинице. Зеев и Анна сидят на диване и продолжают беседу.

 

АННА. Да, то время, когда мы и Бялики были соседями по даче, было одно из самых счастливых для меня. Я подружилась с женой Бялика Маней, которая научила меня вкусно готовить некоторые блюда. 

ЗЕЕВ. В то лето я очень полюбил Бялика за его чрезмерную скромность. Приехавший  из Петербурга Зальцман согласился издать книгу моих переводов стихов и поэм Бялика на русский язык. После первого издания в 1911 году  вышло еще шесть изданий! Они шли нарасхват!

АННА. Успех небывалый! Твои переводы, Володя, замечательны!

ЗЕЕВ. А как точно написал о поэзии Бялика Горький: «Для меня Бялик – великий поэт, редкое и совершенное воплощение духа своего народа, он – точно Исайя, пророк, наиболее любимый мною, и точно богоборец Иов… Сквозь вихрь гнева, скорби и тоски пробивается ярким лучом любовь поэта к жизни, к земле и его крепкая вера в духовные силы еврейства». 

АННА. Кажется, что лучше, чем Горький, о Бялике не скажешь.

ЗЕЕВ. Я счастлив, что помог Бялику, написав Горькому, уехать из Советской России сначала в Берлин и затем в Эрец-Исраэль. После его смерти в Тель-Авиве я посвятил  его памяти статью, в которой написал, что «у Бялика будут учиться ивриту, доколе в устах нашего народа будет звучать этот изумительный язык – переливающийся как калейдоскоп, твердый, как железо, сверкающий, как золото, жестокий в гневе, едкий в насмешке, нежный, как колыбельная, язык Десяти заповедей и Исайи, язык проповедей и Песни песней, язык «Песни дождя» и Иеремии, язык забытый и незабываемый, похороненный, но вечно живой – язык Бялика».

АННА. Я рада, что наш Эри отлично говорит на этом языке. 

ЗЕЕВ. В чем, Аня, твоя огромная заслуга! Еще в 1903 году я начал борьбу за возрождение иврита, как разговорного и литературного языка.   А в 1911 году я не мог не откликнуться на прогремевшее в России дело Бейлиса, обвиненного в Киеве в ритуальном убийстве.

АННА. Ты посвятил ему большую статью.

ЗЕЕВ. Она называлась «Вместо апологии» и была включена в мою книгу «Фельетоны», вышедшую в Петербурге в 1913 году. 

АННА. И в том же 1913 году состоялся Венский конгресс, посвященный возрождению иврита. 

ЗЕЕВ. Он имел в моей жизни огромное значение! Поразительно то, Аня, что за эту идею я должен был бороться не с ассимиляторами, как предполагал, а с такими же сионистами, как я сам. Чепухой, болтовней, фельетоном, химерой обзывали они мое требование. В пятидесяти городах и местечках я произносил одну и ту же речь «О языке еврейской культуры», и эта речь единственная, которой я буду гордиться до конца своих дней! А вот на Венском  конгрессе, совмещенном с конференцией русских сионистов, борьба за иврит разгорелась не на жизнь, а на смерть. Представь, Аня: я подхожу к трибуне и произношу  речь в его защиту. (Встает и направляется  к трибуне).

                      

Сцена на время погружается в темноту. Прожектор высвечивают трибуну, с которой Зеев произносит свою эмоциональную речь. 

 

ЗЕЕВ. (С трибуны).  Уважаемые делегаты конференции русских сионистов! Мне выпала большая честь выступить перед вами по вопросу о внедрении нашего древнего языка в еврейские школы диаспоры. Начну с того, что иврит – это язык просвещения, язык еврейской культуры. Отсюда вывод: в еврейском образовании язык – это главное, а содержание – внешняя оболочка. Я вовсе не отрицаю важности содержания – приобщение к духовным ценностям еврейского народа. Но связь, неразрывная связь, которая навеки соединяет со своим народом, - это язык, на котором мы приучены думать и выражать свои мысли и чувства… Мы, националисты, вносим на утверждение конференцией план умеренных реформ и называем его «Две пятых». Я предлагаю принять резолюцию: «Древнееврейский язык - это единственный язык обучения во всякой еврейской национальной школе в России»  и прошу вас, уважаемые делегаты, поддержать ее. 

КРИКИ С МЕСТ. Довольно! Глупости! Детские штучки! Фельетонист! Не хотим слушать! Хватит! По какому праву ты вмешиваешься в педагогические дела?

                    

Сцена  погружается в темноту. Вновь освещается номер Жаботинских в лондонской гостинице. На диване сидит Анна, рядом стоит Зеев, возбужденный после произнесенной речи.

 

ЗЕЕВ. (Горько усмехаясь). Так, Аня встретили мою речь большинство уважаемых делегатов. И слушатели мои были не ассимиляторы,  и речь шла не о каком-то кадете. Это была конференция  таких же сионистов, как и я. Но я снова чувствовал, что они не просто не согласны с тобой, но я им помеха, я вызываю их гнев, какая-то часть из них ненавидит меня. Пусть немногие, но ненависть их так же сильна, как и у тех расфранченных дамочек из одесского «Общества распространения знаний» Но на сей раз ненависть исходила от твоих единомышленников, и от этого мне было еще более горько…  Или я не сионист, Аня?

АННА. (Улыбаясь). Кто в этом может усомниться?

ЗЕЕВ. Возможно, причина во мне, и вина моя в моем странном свойстве раздражать людей. Они, разумеется, не смогли отклонить такое предложение на сионистском собрании. Но приняли его со смехом и выкриками: «Это закон, который сможет быть проведен в жизнь только в мессианские времена!». Хорошо, что меня поддержал  Хаим Бялик, прибывший на Венский конгресс. И всё-таки я ушел с того собрания, как пасынок, что выходит из ворот дома, который он всегда называл «своим», и вот вдруг ему говорят: «Ты чужак».

АННА. Да, Володя, ты чувствовал себя чужим среди своих.

ЗЕЕВ. Именно так! Сионизм – это мой воздух, мне нечем дышать без него, но этот сионизм – не мой. Мне был вполне ясен основной порок русского сионизма в эти годы: он не творил конкретных дел!

АННА. А в августе 1914 года грянула Первая мировая война.

ЗЕЕВ. С  началом войны я стал корреспондентом московской газеты «Русские ведомости», для которой писал репортажи о положении дел в воюющей Европе и странах Северной Африки. В Бордо из афиши я случайно узнал о вступлении в войну Турции и тем многим, кто сомневался, возможно ли победить Оттоманскую империю, я дал сокрушительный ответ в книге «Турция и война». (Достает из стопки книгу и открывает ее). Слушай, Аня: «В том, что Турция, раз она  вмешалась в войну, будет разбита и разрезана в клочья, у меня сомнений не было… Конечно, того, что Германия будет разбита до сдачи на милость победителей, не мог в то время предвидеть ни один журналист. Но что по всем счетам этой войны платить будет главным образом Турция, - в этом у меня и сомнений не было и быть не могло».

АННА. Не тогда ли, Володя, у тебя зародилась идея о формировании еврейского легиона?

ЗЕЕВ. Именно тогда! Мне было ясно, что поражение Турции приведет к ее расчленению и отторжению Палестины в пользу Британии. Тогда я верил, что с британцами можно будет договориться о создании еврейского государства и  потому считал, что необходимо вооруженное участие евреев на стороне Антанты для достижения этой цели.

АННА. Я знаю, Володя, сколько сил и времени ты отдал борьбе за легион. 

ЗЕЕВ. Да, мне пришлось вновь упорно сражаться за эту идею как с  руководителями всемирного и русского сионистского движения, так и с британскими чиновниками на правительственном уровне. И, как ни странно, с идеей легиона согласился Вейцман, признавшись мне: «Неприятность в том, что сейчас голос есть только у ружей». Мы даже подружились, и я три месяца прожил в его домике в лондонском Челси. Но особенно  в этом вопросе меня поддержал  Иосиф Трумпельдор, герой русско-японской войны и полный кавалер Георгиевского креста. 

АННА. Это был необыкновенно смелый человек!

ЗЕЕВ. Я слыхал о нем еще в России: во время осады Порт-Артура он потерял левую руку,  а в 1911 году, став сионистом,  приехал в Палестину.  Мы познакомились и подружились в Александрии, куда он был выслан турками из Палестины в начале войны в числе одиннадцати тысяч евреев. Мы задумали создать полк из еврейских беженцев, но английский закон запрещал принимать иностранных добровольцев в британскую армию. Нам предложили сформировать вспомогательную транспортную колонну под названием Корпуса погонщиков мулов для использования на турецком фронте. Я отверг это предложение, как несерьезное, но Трумпельдор согласился и вместе с  полковником Джоном Генри Паттерсоном, прибывшим из Ирландии, приступил к ее формированию.

АННА. А ты, Володя, отправился в Россию агитировать за идею создания еврейского легиона.

ЗЕЕВ. Не только агитировать, но и повидать в Одессе тебя, маму и сестру. По дороге в Петербург я заехал в Копенгаген, где Большой исполком Всемирной сионисткой организации обсуждал и осудил мою идею.  В Петербурге в сионистской среде я обнаружил, что неожиданно предан анафеме и стал парией. И всё же я чувствовал, что я самый правильный еврей, чувствовал в своих жилах кровь наших боевых еврейских пророков. И народ, и цари были против них, но заставить их замолчать не могли…

АННА. Согласна! В тебе. Володя, что-то есть от наших древних пророков.

ЗЕЕВ.  В Москве все старинные друзья, за исключением Исаака Найдича, встретили меня с каменными лицами. А вот киевские сионисты встретили, как родного брата, созвали митинг, выразили поддержку моей деятельности. Но в Одессе, моем родном городе, где еще недавно меня добрые люди на руках носили, теперь  по субботам и главным праздникам меня обзывали предателем и погубителем в проповедях с амвона сионистской синагоги Явне. 

АННА. Я помню: ты был похож на затравленного охотниками волка. 

ЗЕЕВ. Единственный, кто не побоялся и средь бела дня пришел ко мне повидаться, был мой старый друг и соратник по самообороне Израиль  Тривус.  А один инцидент расстроил чрезвычайно. Это было обстоятельство, совсем уже непристойное. Старая мать моя, вытирая глаза, призналась мне, что к ней подошел на улице один из виднейших воротил русского сионизма, человек хороший, но с прочной репутацией великого моветона, и сказал в упор: «Повесить надо вашего сына». Ее это глубоко огорчило.  Я спросил ее: «Посоветуй: что мне дальше делать?». До сих пор, как гордятся люди пергаментом о столбовом дворянстве, я горжусь ее ответом:

 

Сцена погружается в темноту. Прожектор освещает Еву Марковну, сидящую в глубине сцены. 

 

 

ЕВА МАРКОВНА. Если ты уверен, что прав, не сдавайся!

 

Вновь освещается номер лондонской гостиницы. Анна сидит на диване, Зеев стоит возле письменного стола.

 

ЗЕЕВ. С тех пор, Аня, ответ мамы стал девизом всей моей жизни. И, странное дело: чем больше я встречал сопротивление моим идеям и планам, тем больше во мне прибавлялось сил для борьбы! Из России я снова отправился корреспондентом  «Русских ведомостей» в воюющую Европу и продолжил борьбу за еврейский легион в Риме, Париже и Лондоне. В Италии я встречался с Рутенбергом, который загорелся моей идеей и отправился в Америку создавать батальон из американских евреев. 

АННА. У тебя, Володя, была еще одна важная встреча с Трумпельдором.

ЗЕЕВ. Да, летом 1916 года мы встретились с Иосифом в Лондоне в небольшой каморке в Челси. Вот, что он рассказал мне, кроме прочего,  о своем новом грандиозном замысле. 

 

Сцена погружается в темноту. Прожектор высвечивает комнату в каморке, в которой, сидя друг против друга, ведут беседу  Жаботинский и Трумпельдор. 

 

ЗЕЕВ.  Прошло два года, Иосиф, как мы познакомились с тобой в Александрии. За это время ты успел повоевать с Турцией в составе Корпуса погонщиков мулов. 

ТРУМПЕЛЬДОР. Вот ты, Зеев,  от этого предложения отказался, а я тогда заявил: «В такой войне любой фронт – фронт за Сион!»

ЗЕЕВ. И ты, дорогой друг, был прав!

ТРУМПЕЛЬДОР. После участия в неудачной десантной операции Антанты в Галлиполи наш корпус был переправлен назад в Александрию и вскоре распущен. А в  эти дни я прибыл в Лондон вместе с солдатами  бывшего корпуса в числе 120 человек, готовых сражаться с турками в британской армии в составе Еврейского легиона. 

ЗЕЕВ. К сожалению, Иосиф, этот вопрос еще не решен. Я встречаю серьезное противодействие со стороны не только британских, но и  сионистских кругов. Большим ударом для меня стало решение Большого исполкома Всемирной сионистской организации в Копенгагене, принявшего дикую резолюцию, предлагавшую сионистам всех стран активно бороться против пропаганды еврейского легиона. Что ты, на это скажешь?

ТРУМПЕЛЬДОР. Скажу, что нас, настоящих сионистов еще много, кто не захочет подчиниться этой антисионистской резолюции!

ЗЕЕВ. И в этом мы с тобой, Иосиф, единомышленники! Но война с Турцией выдвинула еще одну проблему – «активизма», которой я посвятил специальную статью.

ТРУМПЕЛЬДОР. Расскажи, Зеев, что ты имел в виду. 

ЗЕЕВ. (Горячо). Активизм – это именно то, что не хватает сионистскому движению. Его руководство, по сути дела, закрыло глаза на развернутую турками кампанию против поселенческой деятельности, цель которой – уничтожить основы ишува – еврейского заселения Палестины.  Необходимо решительное сопротивление! Турки должны узнать силу еврейского оружия!

ТРУМПЕЛЬДОР. Этому как раз будет служить мой план «халуцианства», который занимает сейчас всё мое воображение!

ЗЕЕВ. Халуц – значит «авангард». В каком смысле авангард? Рабочие?

ТРУМПЕЛЬДОР. Нет, это гораздо шире. Конечно, нужны и рабочие, но это не то. Нам понадобятся люди, готовые служить «за всё». Всё, чего потребует Палестина.  Нам нужно создать поколение, у которого бы не было ни интересов, ни привычек. Просто кусок железа. Гибкого, но железа. Металл, из которого можно выковать всё, что только понадобится для национальной машины. Не хватает колеса? Я колесо. Гвоздя, винта, блока? Берите меня. Надо рыть землю? Рою. Надо стрелять, идти в солдаты? Иду. Полиция? Врачи? Юристы? Учителя? Водоносы? Пожалуйста, я за всё. У меня нет лица, нет психологии, нет чувств, нет даже имени: я – чистая идея служения, готов на всё, ни с чем не связан; знаю только один императив: строить.

ЗЕЕВ. Таких людей нет!

ТРУМПЕЛЬДОР. Громко). Будут!

 

Сцена погружается в темноту. Вновь освещается номер Жаботинских в лондонской гостинице.  Анна сидит на  диване, Зеев стоит возле письменного  стола.

 

ЗЕЕВ. Опять я ошибся, Аня, а он был прав! Первый из таких людей сидел передо мною. Он сам был такой: юрист, солдат, батрак на ферме. В январе 1917  года мы с Иосифом подали прошение на имя нового премьер-министра Ллойда Джорджа, в котором написали: «Мы опасаемся, что наша нация будет забыта в час подведения итогов, и мы апеллируем о предоставлении возможности документировать наши права. Мы стремимся к привилегии того же рода, какая сегодня предоставлена гражданину Уэльса, - сражаться за свою страну – в собственных подразделениях, а не рассеянными и безымянными».

АННА. Ваше прошение, несомненно, сыграло свою роль! 

ЗЕЕВ. Именно так! В июле 1917 года министерством обороны был, наконец, издан долгожданный приказ «Об учреждении Еврейского легиона», который получил название «38-й батальон королевских стрелков». Командиром батальона был назначен полковник Паттерсон, с которым мы до этого вели переписку, а потом в Лондоне встретились. Он был горячим поборником создания Еврейского легиона и активно помогал нам в этом.  

АННА. (Хлопает в ладоши). Ура! Твоя цель, Володя, была, наконец, достигнута! 

ЗЕЕВ. А вот на свое прошение о зачислении в легион Иосиф получил отказ. Ему, как иностранцу, устав запрещал  присваивать офицерский чин.  Тогда Иосиф через месяц уехал в Россию, будучи уверен, что после Февральской революции правительство Керенского разрешит формирование  стотысячной еврейской армии. Она могла бы через Кавказский фронт, Армению и Месопотамию пробиться в Палестину для войны с Турцией. Но большевистская революция разрушила эти планы. 

АННА. И что тогда решил предпринять Трумпельдор?    

ЗЕЕВ. Начал осуществлять свой план «халуцианства»: создал в России организацию «А-халуц» с целью помогать евреям выезжать в Палестину. Вернувшись в Эрец-Исраэль, он  руководил созданием отрядов еврейской самообороны в Верхней Галилее. Даже в Тель-Хай он  забрел искать полевой работы, нашел смерть от арабской пули, сказал, как обычно, «Эйн давар» (ничего страшного) и умер 1 марта 1920 года бессмертным. 

АННА. Я слышала, что перед смертью Трумпельдор  еще сказал : «Как хорошо умирать за родину!». 

ЗЕЕВ. Спустя неделю я выступил в Иерусалиме на митинге памяти погибших в Тель-Хае и опубликовал статью о Трумпельдоре, написав, что означали его слова «Ничего страшного»: «Они служили празднованием человеческой воли, могущей, если была сильной, преодолеть все препятствия». Чуть позже я написал стихи, посвященные памяти друга.  А тебе, Анечка, я благодарен за то, что ты поддержала мое решение воевать в Еврейском легионе, прислав телеграмму «Благословляю». 

АННА. Если честно, я не очень обрадовалась твоему решению, но не могла поступить иначе. Посоветовалась с друзьями – видными сионистами, и те единодушно сказали: «Нет». Из этого я заключила, что все они будут против тебя, ты всё равно поступишь, как и намеревался, так зачем же мне присоединяться к твоим оппонентам? Пусть тебя, по крайней мере, радует, что я на твоей стороне.

ЗЕЕВ. А как меня обрадовал, Анечка, твой приезд с нашим сыном в Лондон  2 ноября 1917 года всего за несколько дней до большевистского переворота.

АННА.  Это благодаря присланным тобой, Володя, железнодорожным билетам мы вовремя удрали из революционной России через Скандинавию и Берген. У Эри была серьезная проблема с заячьей губой, требовалась операция, и мы очень надеялись  на искусство лондонских врачей. 

ЗЕЕВ. Так чудесно совпало, что как раз в день вашего приезда произошло событие исторического значения, которое мы, сионисты всего мира,  так ждали: появление в лондонских газетах Декларации министра иностранных дел Бальфура, направленной лорду Лионелю Ротшильду. Сколько для этого пришлось потрудиться  Вейцману и Соколову, которые участвовали в составлении текста Декларации! 

АННА. Ты также,  Володя, внес свою лепту в то, чтобы эта Декларация появилась на свет.

ЗЕЕВ. Иначе и быть не могло! Для этого мне пришлось хорошо повертеться в правительственных кругах Британии. Конечно, я помню эту Декларацию наизусть: «Правительство Его Величества с одобрением рассматривает вопрос о создании в Палестине национального очага для еврейского народа и приложит все усилия для содействия достижению этой цели. При этом ясно подразумевается, что не должно производиться никаких действий, которые могли бы нарушить гражданские и религиозные права существующих нееврейских общин в Палестине, или же права и политический статус, которыми пользуются евреи в любой другой стране». 

АННА. Декларация Бальфура, Володя, вселила в нас надежду на создание в Палестине при содействии Британии независимого еврейского государства. 

ЗЕЕВ. Не последнюю роль в ее появлении сыграло создание Еврейского легиона, помогавшего Британии отвоевывать у турок Палестину. К большому сожалению, нашим надеждам не дано было сбыться!

АННА. Англичане в очередной раз не выполнили свое обещание!

ЗЕЕВ. В то время я активно занимался вопросами формирования Еврейского легиона. Против участия в нем  неожиданно выступила еврейская молодежь в восточном пригороде Лондона Уайтчепле. Назначенные там собрания в пользу легиона были сорваны, а ораторов забросали камнями и картошкой. Зато потом, передумав, эта молодежь прошла в составе Еврейского легиона торжественным маршем по улицам Лондона перед отправкой легиона в Палестину!  (Вынимает из книжной стопки на столе книгу). А вот и моя книга «Слово о полку», в которой я подробно описал боевой путь легиона от его формирования до последнего похода. 

АННА. Я, конечно, читала ее и не один раз. Это одна из лучших твоих книг!

ЗЕЕВ. Ты знаешь, Аня, в возрасте 37 лет я вступил в легион рядовым солдатом и служил рядовым, как все рядовые, только без той молодости и ловкости, что полагается рядовому. На наших кокардах красовался семисвечник со словом «Кадима» (Вперед). А после прохождения курса сержантов меня неожиданно, несмотря на иностранное подданство, произвели в офицеры, и я стал лейтенантом британской армии.

АННА. (Улыбаясь). Это благодаря тому, что ты в совершенстве знал семь языков. 

ЗЕЕВ. Да, англичанам были нужны люди, владеющие языками. Полковник Паттерсон потом шутил: «За всю историю Великобритании Военное министерство сделало лишь два исключения, одно для кайзера Вильгельма, и второе – для Жаботинского». 

АННА. Тебя, Володя, стали называть еврейским Гарибальди.

ЗЕЕВ. Что слышать мне было весьма лестно… Меня назначили командиром взвода в 38-м батальоне  королевских стрелков, к которому позже добавились 39-й и 40-й батальоны. Все три  входили в Еврейский легион, в  котором насчитывалось 10 тысяч бойцов. 5 тысяч из них составляли передовой отряд британской армии, которая под командованием генерала Алленби отвоевывала у Турции Палестину. Солдаты и офицеры легиона носили обычную форму британской армии с тем отличием, что на левом рукаве был символ Израиля – Маген Давид, - в каждом из батальонов разного цвета. 

АННА. Как это было важно!

ЗЕЕВ. 17 сентября 1918 года в преддверии развернутого сражения  за Умм-Эс-Шерскую переправу через Иордан я, на случай своей гибели, отправил тебе, Аннели, в Лондон  через своих друзей письмо-завещание.

АННА. Я до сих пор храню его у себя, как одну из самых драгоценных реликвий. (Поднявшись, достает из шкафа сумочку, из которой вынимает письмо). Вот оно. (Протягивает письмо Зееву и садится на диван). Прочитай, пожалуйста. Я хочу еще раз услышать его. 

ЗЕЕВ. С удовольствием.  (Берет в руки письмо, встает против Анны и читает его). Слушай: «Родная! Я не знаю, как пишутся такие письма. Я глубоко виноват перед тобой и Эри. Может быть благороднее было бы остаться спокойно в Яффо, о чем меня все просят. Но я не могу забыть одной твоей фразы, которую ты, может быть, забыла. Ты мне сказала в Лондоне: «Я так рада, что ты не трус». В этих вещах есть что-то сильнее нас. Клянусь тебе, людское мнение мне безразлично, но мысль, что тебе или Эри когда-нибудь кинут упрек за меня, решает для меня вопрос. Прости меня, голубка, за то, что я попался на твоем пути и сбил тебя с дороги, а теперь бросаю беспомощной, Эри тоже. Дорого бы я дал, чтобы всего этого не было. Но я верю в твой характер и силу и верю, что ты пробьешься и создашь для Эри то, чего я не сумел создать…

Я тебя много мучал, Аня, но ты была всю жизнь моя большая любовь. Прости меня, Аннели, за всё, ради любви, которую я даже не сумел тебе доказать. Часто я вспоминаю нашу историю – с первого вечера на Дегтярной до того дня в Саутгемптоне. Это двадцать три года. Если бы мне их дали назад, они бы сложились счастливее. Но нет, не было и не могло быть ничего прекраснее, чем всё это в моей памяти. Целую твои руки, голубка: мне не хочется писать теперь иначе, но прочти любое из моих старых писем из Вены и помни, что я его написал бы и сейчас. Покажи Эри это письмо когда-нибудь, оно адресовано и ему. Храни вас Бог.   -  Володя». (Протягивает письмо Анне). Возьми письмо, Аннели. Оно твое и для тебя.

 

Анна берет письмо, целует его и начинает плакать, закрыв лицо руками. Зеев садится на диван  рядом с ней.

                                                                                                                                                                                                                        

ЗЕЕВ. (Вытирает слезы на глазах Анны). А вот плакать, дорогая Аннели, не надо. Успокойся, пожалуйста. Бог меня хранил, и я вернулся с войны жив и невредим. Так знай, как я радовался, когда во время моей  службы в легионе, ты сообщила мне в письме из Лондона, что операция у Эри прошла успешно. Потом ты терпеливо учила его правильно говорить. Он прошел курс речевой терапии и перестал заикаться.  Хвала тебе! Ты столп стали, драпированный в шелка. Обожаю и сталь, и шелк. (Целует Анну в губы). Успокоилась? Молодец!

АННА. (Вытирает платком слезы).  А теперь скажи, Володя, чем ты занимался в Иерусалиме после возвращения легиона из похода, щеголяя на улицах города в  форме лейтенанта британской армии?

ЗЕЕВ. Что ты имеешь в виду, Аня?

АННА. Забыл? А я не забыла. Мои друзья писали мне о твоих приятельских отношениях с сестрами Беллой и Ниной Берлин.

ЗЕЕВ. А, ты об этом? Я уж и забыл. Впрочем, я тогда же выслал тебе в Лондон «отчет о флирте с девицами Берлин из Иерусалима», в котором рассказал, как сестры ухаживали за мной в дни болезни, когда у меня нарывала нога. Я очень подружился с обеими. Тебе нечего опасаться нашего флирта, всё в порядке. И все же, из природной порядочности должен сознаться, что препятствие не во мне. Я ведь уже не раз жаловался тебе на это проклятое положение «деятеля», который должен, подобно жене Юлия Цезаря, постоянно находиться под придирчивым, подозрительным взглядом.

АННА. А я уже была готова развестись с тобой.

ЗЕЕВ. И хорошо, что это не случилось! Быть неверным  невозможно даже с практической стороны. У моей двери ы гостинице всегда стоит почетный караул из двух бейтаровцев в форме. Посетители входят и выходят беспрерывной цепочкой. В таких обстоятельствах сам Казанова не только не смог бы ни закрутить роман, ни даже пофлиртовать. У меня попросту нет возможности для таких развлечений.

АННА. Да, Володя, ты убедил меня в своей верности, и вопрос о разводе отпал сам собой. Но я до сих пор не могу забыть про это!

ЗЕЕВ. А ты забудь! Так будет лучше и для тебя, и для меня.

АННА. Это нелегко, но я попытаюсь.

ЗЕЕВ.  Зато как я радовался, Анечка, когда ты приехала из Лондона с Эри в Палестину в конце 1919 года,  и мы с тобой поселились сначала в Тель-Авиве, и потом в Иерусалиме. Вскоре в Иерусалим прибыли из Одессы мама и сестра Тамар, и наша семья воссоединилась. Как я мечтал об этом!

АННА. Для всех нас это была огромная радость! 

ЗЕЕВ. Но для меня она омрачалась тем, что британское командование решило распустить Еврейский легион. Перед роспуском английское военное министерство в знак заслуг легиона переименовало его в Первый полк Иудеи под командованием Марголина. Пока стояли в Палестине пять тысяч еврейских солдат – даже тогда, в самую опасную минуту, – в Палестине было тихо. Когда они ушли, в Палестине трижды пролилась еврейская кровь.

АННА. И настали трудные для нас времена. 

ЗЕЕВ. Да,  арабы, воодушевленные гибелью Трумпельдора, во время еврейской пасхи в апреле 192О года устроили в Иерусалиме погром, и британские власти ничего не сделали, чтобы его предотвратить! Готовясь к обороне Иерусалима, я вместе с Рутенбергом организовал в Новом городе отряд самообороны «Хагана», но Старый город оказался без защиты, так как его религиозные жители, дружившие с арабскими соседями, отказались от самообороны. Погром в Старом городе продолжался два дня, в течение которых британские солдаты не разрешали отрядам Хаганы прийти на помощь евреям. В итоге – шестеро убитых, более 200 раненых,  разграбленные дома, сожженные синагоги, две изнасилованные девушки. Британская армия вмешалась только на третий день!

АННА. Страшная картина!  Англичане,  к тому же,  арестовали тебя.

ЗЕЕВ. (Гневно). Без всякого на то права! Сначала они арестовали 19 бойцов Хаганы, но я не стал прятаться за их спинами. На другой день я сам явился в полицию и, как командир Хаганы, взял на себя всю ответственность за организацию самоообороны. Англичане сразу же отправили меня в тюрьму. 

АННА. Как мы с твоей мамой и сестрой, Володя,  переживали за тебя! 

ЗЕЕВ. Вы все трое очень поддержали меня, когда приехали навестить  в тюрьме. Я вновь убедился, что ты, мама и Тамар – ангельские существа.

АННА. А ты, Володя, не унывал и был полон жизни и энергии. Тюрьма тебя не сломила, и ты остался таким же непокорным, как всегда.  

ЗЕЕВ. Что же, к отсидкам мне не привыкать. 9 апреля, после суда,  мне и моим товарищам зачитали  приговор. Меня обвинили в незаконном владении оружием, в заговоре, вооружении граждан с целью совершить насилие, грабеж, разрушения, убийство и в нарушении порядка.  Вынесенный мне приговор ты знаешь: 15 лет каторжных работ с высылкой из страны после отбытия наказания, а моим товарищам три года каторжных работ.  Еще больше меня возмутил слишком мягкий приговор погромщикам, как будто мы, а не они, были зачинщиками беспорядков!

АННА. Уже на следующий день начались активные протесты против несправедливого приговора, которые проходили в Палестине, Лондоне и даже в Нью-Йорке.

ЗЕЕВ. Конечно, протесты нам помогли, и через две недели приговор смягчили: 15 лет каторжных работ мне заменили годом тюрьмы, а моим товарищам срок заключения сократили до 6 месяцев. С новым приговором нас, вместо Египта,  переправили в тюрьму в Акрской крепости.

АННА. Ту самую, в которую заключен наш сын Эри! 

ЗЕЕВ. Я никогда не забуду, Анечка, тот день, когда  ты приезжала ко мне с гостинцами в Акрскую тюрьму. Я поистине воскрес тогда духом!

АННА. Иначе, Володя, и быть не могло! Как раз в это время в Сан-Ремо проходила конференция Лиги Наций, которая 26 апреля признала Декларацию Бальфура  и вручила Англии мандат на управление Палестиной.

ЗЕЕВ. Еврейский легион и воевал ради этой цели! Британская армия освободила Палестину с нами. Признание своего права на Палестину мы получили ценою войны - значит ценою человеческих жертв. Но меня возмутило, что Вейцман и Комитет депутатов день признания Декларации Бальфура Лигой Наций превратили из дня траура в день радости, когда, забыв про нас, отправились в синагогу Хурва. В гневном письме, посланном из тюрьмы, я написал: «Вейцман - блестящий дипломат, но политического положения в стране он никогда не понимал, не понял он и той роли, которую сыграли годы бесконечных погромов, вследствие которых пустила корни и расцвела наглость наших врагов, в чьих глазах мы стали объектом произвола». 

АННА. Меня также неприятно поразило неэтичное поведение Вейцмана. 

ЗЕЕВ. 7 июля первый Верховный комиссар Палестины Герберт Сэмюэль объявил нам амнистию, но я отказался принять ее, пока главное британское командование в Каире не признало судебный процесс над нами недействительным и не отменило несправедливый   приговор, сняв с меня все незаконные обвинения.

АННА. Зато в Лондоне, куда мы прибыли с тобой  в начале  сентября 1920  года, тебя встретили как национального героя! Ты был избран в Правление  Всемирной сионистской организации и тебе вместе с Вейцманом, ставшим ее президентом,  и Соколовым поручили возглавлять политический отдел. Кроме того, ты возглавил отдел печати и вошел в дирекцию специального фонда «Керен-а-Есод», созданного для строительства в Эрец-Исраэль.

ЗЕЕВ. К сожалению мой триумф продолжался недолго. После майского погрома  в Яффо в 1921 году, в результате которого было убито  43 еврея и 134 ранено,  Герберт Сэмюэль временно приостановил еврейскую иммиграцию в Палестину. Мои трения с Хаимом Вейцманом, не возражавшим против этого решения, усилились. А после моего возвращения в Палестину из Америки в составе делегации фонда «Керен-а-Есод» разногласия с Вейцманом  еще больше выросли в связи с выходом в 1922 году  английской Белой книги, ограничившей иммиграцию евреев в Эрец-Исроэль. Лидеры Сионистской организации,  уступая Вейцману, тогда проголосовали за признание  документа о согласии с Белой книгой без моих оговорок! 

АННА. Ясно, что Вейцман пошел на поводу у  Англии.

ЗЕЕВ.  И тогда на берлинской сессии сионистского Исполкома в январе 1923 года в ответной речи  я дал ему бой!

 

Сцена погружается в темноту. Прожектор высвечивает трибуну, с которой выступает Хаим Вейцман.

 

ВЕЙЦМАН. (С трибуны). Внимание, господа!  Прошу тишины!  Я, как президент Всемирной сионистской организации, хочу еще раз высказать свое отношение к Белой книге. Я, безусловно, поддерживаю ее в том виде, в каком она без изменений была утверждена британским правительством 1 июня 1922 года. Свое требование подписать документ о согласии министр колоний Черчилль подкрепил угрозой лишить Всемирную сионистскую организацию статуса официального Еврейского агенства, полномочного вести переговоры с правительством Великобритании. Опираясь на политические гарантии, данные нам Декларацией Бальфура, я считаю, что мы должны сконцентрировать свои усилия на сельскохозяйственном освоении Палестины и создании экономической основы для «национального очага». Время для еврейского государства еще не наступило. При этом я поддерживаю мнение  генерального секретаря Гистадрута Бен-Гуриона, что в политике мы должны сделать упор на дипломатические методы сдержанности и придерживаться социалистической ориентации. Я выступаю против идеи свержения с поста Герберта Сэмюэля и сожалею об отсутствии согласия в нашем руководстве.

 

Вейцман сходит с трибуны под одобрительные  возгласы присутствующих. Место за трибуной занимает Жаботинский.

 

ЗЕЕВ. (С трибуны). Мы только что слушали выступление Хаима Вейцмана, и я заявляю, что категорически с ним не согласен. О каком согласие в руководстве может идти речь, если в Белой книге имеется фраза «о невозможности превращения Палестины  в еврейскую страну в такой мере, в какой Англия является английской». Эта фраза, принадлежащая Черчиллю, абсолютно неприемлема для нас, как и утверждение в той же книге, что еврейская иммиграция должна быть продолжена так, чтобы «число прибывающих устанавливалось с учетом экономической емкости страны в каждый данный момент». Я обвиняю господина Вейцмана в том, что он не сумел изменить формулировки, ставящие нашу алию в зависимости от неких условий и позволяющие арабам вольно истолковывать Декларацию Бальфура. Думаю, что Герберт Сэмюэль, поддержавший Белую книгу, больше не может занимать должность Верховного комиссара Палестины. Считаю, что цели, заявленные сионистами, явно заниженные и требую усиления политического элемента в нашей деятельности и гарантии создания еврейского государства по обе стороны реки Иордан. 

ВОЗГЛАСЫ С МЕСТА. Не хотим больше слушать вас! Уходите немедленно в отставку! Нам не нужны ваши политические элементы! Мы требуем отставки!

                     

Сцена погружается в темноту. Вновь освещается номер Жаботинских в лондонской гостинице. Аня сидит за чайным столиком, Зеев, разгоряченный после своей речи, ходит взад и вперед по  комнате.

 

ЗЕЕВ. (Останавливается возле Анны). Ты слышала, Аня, что они кричали мне?

АННА. Они требовали твоей отставки и только потому, что ты предложил на сессии Исполкома свои идеи! Это советский социализм чистой воды!

ЗЕЕВ. Да, именно так! Не случайно мне запрещен въезд в Советский Союз, где также запрещены все мои книги! Ты знаешь, после берлинской сессии Сионистского Исполкома я колебался и думал про себя: «Я с удовольствием вышел бы из руководства. Но что делать с совестью? Она говорит мне: ты избран, чтобы защищать свои взгляды. Я чувствую опасность. Мы приближаемся к финансовому и политическому краху. Как я могу уйти? И все-таки после тщательного обдумывания я на следующий день отправил Вейцману письмо о выходе из правления и из Всемирной сионистской организации, не желая быть соучастником политики соглашательства!

АННА. Тем самым, Володя, ты показал евреям всего мира, что был против принятия Белой книги 1922 года, извратившей дух Декларации Бальфура.

ЗЕЕВ. Зато в том же 1923 году началась новая эпоха в моей жизни – эпоха Бейтара, моего любимого детища!

АННА. Напомни, Володя, как к тебе пришла идея молодежного движения?

ЗЕЕВ.  Осенью того года я отправился в лекционное турне по Прибалтике собирать деньги для журнала «Рассвет».  В Риге, - в одной из средних школ, я познакомился с Аароном Пропесом, организовавшим школьное Объединение    сионистской       молодежи     имени Иосифа Трумпельдора. Юноши считали себя частью Еврейского легиона, который когда-нибудь будет воссоздан в Эрец-Исраэль. По примеру Пропеса, я решил создать всемирное молодежное движение Союз или Брит Иосифа Трумпельдора, сокращенно «Бейтар». Его целью стало воспитание в национальном и военном духе будущих воинов легальной еврейской армии.

АННА. Прекрасная сионистская идея, которой ты посвятил  немало  статей! 

ЗЕЕВ. Тем не менее, ни в одной из них я не охватил полностью, какой я представляю себе цель Бейтара. (Вынимает из стопки книг брошюру). Пожалуй, ближе всего я подошел к пониманию этой  цели в книжке «Идея Бейтара». Послушай, Аня, что я написал (Перелистывает книжку и читает): «Задача Бейтара формулируется просто, но в то же время она невероятно сложна: сформировать тип еврея, который необходим народу, чтобы как можно быстрее и лучше решить задачу построения государства. Другими словами – создать «нормального» или «здорового» гражданина этого государства… Бейтаровцам предстоит совершить восхождение на высокую и крутую гору, и пройдет немало времени, прежде чем они достигнут цели».

АННА. Еще лучше, Володя, ты выразил идею Бейтара в его гимне.

ЗЕЕВ. Да, это так, Аня. Вот он (Декламирует стихи):

                                         Бейтар – из праха и пепла,

                                         Из пота и крови поднимется племя,

                                         Великое, гордое племя;

                                         Поднимутся в силе и славе

                                         Йодефет, Массада, Бейтар.

                                         Величие – помни еврей,

                                         Ты царь, ты потомок царей.

                                         Корона Давида с рожденья дана.

                                         И вспомни короны сиянье

                                         В беде, нищете и в изгнанье.

                                         Восстань против жалкой

                                         Среды прозябанья!

                                         Зажги негасимое 

                                         Пламя восстанья,

                                         Молчание – трусость и грязь.

                                         Восстань! 

                                         Душою и кровью ты – князь!   

                                         И  выбери: 

                                         Смерть иль победный удар –

                                         Йодефет, Массада, Бейтар.

 

АННА. Я знаю, что Бен-Гурион принял создание  Бейтара в штыки. 

ЗЕЕВ. Этого  и следовало ожидать! Неприятие социалистических доктрин, наш отказ от классовой борьбы и забастовок, - вот  где источник ненависти к нам  Бен-Гуриона. Ведь у Бейтара нет двух душ. Всё, что мешает строительству еврейского государства, связано ли оно с личными интересами, групповыми или классовыми, должно безоговорочно отступить перед одним знаменем, самым высоким идеалом – еврейским государством! В январе 1928 года в Варшаве прошел первый съезд всех руководителей нашего движения, а на Первой всемирной конференции Бейтара в Данциге я был избран его председателем.

АННА. Это была, Володя, еще одна твоя крупная победа!

ЗЕЕВ. Но я не ограничился созданием Бейтара и продолжил борьбу за свои принципы в сионистском движении. В апреле 1925 года в Париже состоялась Учредительная конференция Союза сионистов-ревизионистов – «Брит-а-Цоар», в которой участвовали делегаты из разных стран.

АННА. Эта конференция, Володя, стала еще одним важнейшим событием в твоей сионистской деятельности!

ЗЕЕВ. Несомненно! На конференции я выступил с речью, в которой изложил свое видение новой сионисткой организации. По умному совету студента-сиониста Альберта Старосельского я включил в свою речь цитату о цели сионизма из выступления Герберта Сэмюэля в Лондонском оперном театре 2 ноября 1919 года. Послушай!

                Сцена погружается в темноту. Прожектор высвечивает

                трибуну, с которой Жаботинский произносит пламенную речь.

ЗЕЕВ. (С трибуны).  Уважаемые делегаты! Наша Учредительная конференция Союза сионистов-ревизионистов  по времени совпала с ощущением праздника, связанного с началом широкого потока иммиграции в Палестину из Польши.  Цель сионизма прежняя  – превращение Палестины, включая Трансиорданию, в Еврейскую республику, т.е. самоуправляющуюся республику под покровительством установившегося еврейского большинства. Любое другое истолкование сионизма, особенно в Белой книге 1922 года, должно считаться недействительным. Среди наших требований, включенных в программу нового Союза : право создания в Трансиордании еврейских поселений, назначение нового Верховного комиссара по согласованию с сионистским правлением, создание еврейской воинской части, подобной Еврейскому легиону, избрание всего Сионистского правления на Сионистском конгрессе. Вновь повторяю: недостаточно сохранять Декларацию Бальфура на бумаге, необходимо постоянно требовать ее выполнения в малейших деталях. Спасибо. (Бурные аплодисменты).

 

Сцена погружается в темноту, и вновь освещается номер Жаботинских в лондонской гостинице. Аня сидит на диване, Зеев стоит у стола, перебирая книги. 

 

ЗЕЕВ. Тебе понравилось, Аня, мое выступление на конференции?

АННА. Еще как! Я была рада, Володя, что все резолюции на Учредительной Конференции были приняты, и что тебя избрали первым президентом Всемирного Союза сионистов-ревизионистов.

ЗЕЕВ. Мы провозгласили наш Союз политической партией в составе Всемирной сионистской организации, а  местом пребывания правления избрали Париж и Лондон. 

АННА. Как хорошо, Володя, что ты, несмотря на большую занятость, успел навестить в 1926 году в Тель-Авиве свою мать за месяц  до ее смерти. Она писала мне, что тяжело болеет и считает дни, когда ты приедешь к ней. 

ЗЕЕВ. Как я мог, Анечка, не поехать к маме! Мы тогда жили в Париже, и когда на пароходе из Марселя я прибыл в Яффо, то был поражен, какое огромное количество народа меня встречало на набережной и на улице, ведущей к порту! В Тель-Авиве я выступил на митинге возле Бейт-а-Ам, где собралось около 12 тысяч человек,  и там впервые был поставлен микрофон. Я остановился у мамы и сестры, живших вдвоем на улице Бальфур, 3. 

АННА. Какой ты нашел свою маму? 

ЗЕЕВ. К сожалению, мама болела и больше лежала. Однажды ночью у нее были три приступа удушья. Утром я созвал консилиум, и врачи заверили, что приступы пройдут. Они действительно прошли, а мой приезд маму немного оживил.  Она даже сходила со мной на один из приемов по случаю моегоприезда. Несмотря на свою загруженность и усталость, я старался каждый день находить для нее время. Одна беседа мне особенно запомнилась.

 

Сцена погружается в темноту. Прожектор высвечивает Еву Марковну, лежащую в постели с высоко приподнятой подушкой. Зеев сидит рядом на стуле, держа в руках рукопись романа о Самсоне. Тамар стоит в изголовье.

 

ЗЕЕВ. Как,  мамочка, ты чувствуешь себя сегодня?

ЕВА МАРКОВНА. Немного получше, и так хочется, Володя, поговорить с тобой. 

ЗЕЕВ. Помнишь, когда-то в детстве я спросил тебя, будет ли у нас, евреев, свое государство? И  ты мне ответила…

ЕВА  МАРКОВНА. Конечно, будет, дурачок. Только теперь ты не дурачок, а самый умный человек на свете. О тебе вокруг много говорят и много пишут - и хорошего, и плохого. А ты никого не слушай! Если ты уверен, что прав, не сдавайся!

ЗЕЕВ. Я так делал и буду делать, мама.

ЕВА МАРКОВНА. Молодец! Вот ты создал Бейтар и назвал его в честь славного героя Трумпельдора. Так скажи, каким должен быть бейтаровец?

ЗЕЕВ. Ответ на этот вопрос, мама, заключен в ивритском слове «Гадар», включающем в себя с десяток разных понятий: внешнюю красоту, гордость, вежливость, преданность и т.д. Большую роль здесь играет мораль «Гадара». Согласно ей, ты должен быть великодушным, когда это не нарушает твои принципы. Не спорь по пустякам, уступи, но будь тверд в принципиальных вопросах. Я верю, наступит день, когда каждый еврей, который захочет похвалить честность или вежливость своего соплеменника, не скажет: «он истинный джентльмен», а скажет: «Он настоящий бейтаровец».

ЕВА МАРКОВНА. Тогда сейчас я первая скажу: «Ты -  настоящий бейтаровец!».

ЗЕЕВ. А для меня ты, мама, и ты, Тамар,  -  ангелы, сотканные из шелка и стали.

Я приготовил тебе и Тамар приятный сюрприз. (Показывает рукопись). Это мой только что законченный  роман «Самсон Назорей». 

ЕВА МАРКОВНА. Так это тот самый древний еврейский богатырь Самсон? Конечно, читала историю его жизни в Библии. Когда у него опять подросли волосы и вновь появилась могучая сила, он сдвинул колонну филистимского храма. Упала крыша, и под руинами погибла тысяча филистимлян. Погиб и наш  богатырь Самсон. 

ЗЕЕВ. При этом он успел крикнуть: «С вами вместе да погибнет душа моя!». А за день до  гибели ослепленный Самсон оставил своим детям из племени Дана три завета: чтобы копили железо, чтобы выбрали Царя и чтобы научились смеяться. Но моя повесть из времен Судей, мама,  сложилась на полной свободе и от рамок библейского предания, и от данных археологии. Я  придал роману современное звучание.

ЕВА  МАРКОВНА. Это хорошо, Володя, что современное. Ты мастер писать, и я уверена, что у тебя получился замечательный роман!

 

ТАМАР.  Мы с мамой, Володя,  обязательно прочитаем твой роман. 

ЗЕЕВ. Я не сомневаюсь! Расскажи мне, Тамар, о себе и своем сыне.

ТАМАР. Что рассказывать? Радостного мало. Нас сильно затронул экономический кризис, случившийся в Палестине после алии из Польши. Я осталась без работы. Сын Джонни, не найдя работы в качестве инженера, стал рабочим.  Рутенберг обещал дать ему место в своей Электрической компании, а приглашения пока не пислал. Если бы не твоя помощь, Володя, мы бы не знали, как жить дальше.

ЗЕЕВ. Я предсказывал, Тамар, этот кризис в своей речи на Учредительной конференции Союза сионистов-ревизионистов в Париже. Выход из него один: надо менять законы, тарифы  и налоги.

ТАМАР. Дай Бог, чтобы они поменялись!

ЕВА МАРКОВНА. Дай Бог! 

                          

Сцена погружается в темноту. Вновь освещается номер Жаботинских в лондонской гостинице. Анна и Зеев сидят рядом, обнявшись,  на диване.

 

ЗЕЕВ. Когда я,  будучи в Европе, я узнал о смерти мамы, первое, что я сделал, это побежал в ближайшую синагогу зажечь  свечку и прочитать кадиш. Тяжело знать, что ее больше нет с нами. Да будет благословенна ее память.

АННА. Амен.

ЗЕЕВ. (После паузы). Между тем, борьба Союза  сионистов-ревизионистов с руководством Всемирной сионистской организации за создание еврейского государства усилилась. Арабы, воспользовавшись нашей разобщенностью и слабостью Хаганы, в августе 1929 года устроили в Хевроне и других еврейских поселениях погромы, в результате которых только в Хевроне погибло 135 евреев. И как отреагировали на него социалисты? Решили не обострять ситуацию и проводить политику сдержанности. 

АННА. Это всё следствие соглашательства левых в отношении к Британии!

ЗЕЕВ. Именно так! Еще в 1923 году я опубликовал  статью «О железной стене», в которой высказал свое отношение к арабской проблеме. Хочу с трибуны довести ее до сведения всех заинтересованных сторон. (Заходит на трибуну и произносит речь). Слушайте меня! Я утверждаю, что о добровольном примирении между палестинскими арабами и нами не может быть никакой речи, ни теперь, ни в пределах обозримого будущего. Люди давно сами поняли полную невозможность получить добровольное согласие арабов Палестины на превращение этой самой Палестины из арабской страны в страну с еврейским большинством. Евреи хотят только одного – свободы иммиграции; а арабы именно этой еврейской иммиграции не хотят. Поэтому добровольное соглашение немыслимо. Наша колонизация или должна прекратиться, или должна продолжаться наперекор воле туземного населения. А поэтому она может продолжаться и развиваться только под защитой силы, независящей от местного населения, - железной стены, которую местное население не в силах прошибить.Это этика.Другой этики нет!

АННА. Да, Володя, ты прав: евреям нужна железная стена!

ЗЕЕВ. (Сходит с трибуны, проходит а гостиничный номер и встает возле Анны).  Ясно, что англичанам не нравилась  моя конфронтация с ними, и в 1930 году новый Верховный комиссар Палестины сэр Джон Ченслор по указанию британского правительства во время  моей поездки с лекциями в Южную Африку, аннулировал мне въездную визу. Это был верх подлости: меня, может, больше всех болеющего за судьбу своего народа, лишили права жить в стране, в которой я мечтал создать еврейское  государство! 

АННА. Вот такой «подарок» они сделали тебе в год твоего 50-летия! Это была жестокая месть англичан, - разве можно назвать иначе? Зато как тепло тебя поздравил с юбилеем писатель Михаил Осоргин! Я помню, что он написал: «Я поздравляю евреев, что у них есть такой деятель и такой писатель. Но это не мешает мне искреннейшим образом злиться, что национальные еврейские дела украли Жаботинского у русской литературы».

ЗЕЕВ. Приблизительно то же самое обо мне сказал Александр Куприн на встрече в Одессе с группой молодых  сионистов, обсуждавших прозуСемена Юшкевича: «Юшкевича вы можете оставить себе. Но есть другой одессит – настоящий талант, который мог стать орлом русской литературы – вот его вы у нас просто украли… Жаль! Огромная потеря для русской литературы, насчитывающей так мало авторов, обладающих стилем, остротой и пониманием нашей души». 

АННА. А ты сам, Володя, не жалеешь об этом?

ЗЕЕВ, Если сказать правду, Аня,  немного жалею. В моей голове роится десятка два новых замыслов, и я не знаю, смогу ли их осуществить. 

АННА. Весной 1931 года в твоей жизни произошло еще одно значительное событие – создание в Палестине Национальной военной организации ЭЦЕЛЬ.

ЗЕЕВ. Это так, Аня! Ее основал из  части бойцов, вышедших из  Хаганы,  уроженец  Одессы Авраам Силберг, поменявший фамилию на Техоми и ставший ее первым командиром. Я, конечно, сразу поддержал создание ЭЦЕЛЯ и позже был избран его главнокомандующим, нацелив на борьбу с арабскими беспорядками и действиями против евреев. 

АННА. В июле того же 1931 года  в Базеле состоялся 17-й Сионистский конгресс, на котором разразился настоящий скандал.

ЗЕЕВ. Этот конгресс стал апогеем моих разногласий с Вейцманом    и     Рабочей партией Бен-Гуриона по вопросу о конечной цели сионизма. Ему предшествовал выход новой Белой книги 1930 года с приложением письма премьер-министра Джеймса Макдональда. На конгрессе с речами выступили Вейцман, я и другие. Политическая комиссия конгресса осудила высказывание Вейцмана о его несочувствии требованию о еврейском большинстве в Палестине и поддержала мою формулировку о конечной цели сионизма. А потом случилось то, что можно назвать настоящим столпотворением. Послушай Аня, как это происходило.

 

Сцена погружается в темноту. Прожекторы высвечивают трибуну, с которой произносит речь Вейцман, и длинный стол, за которым сидят члены президиума. Среди них Жаботинский.

 

ВЕЙЦМАН. (С трибуны). Уважаемые делегаты 17-го Сионистского конгресса! Прежде всего я должен вам сообщить, что решил подать в отставку с поста президента Всемирной сионистской организации. Главная причина этого – глубокое расхождение с господином Жаботинским в понимании конечной цели сионизма. Между тем, я заявляю, что на моей стороне и Герцль, и Нордау, и Декларация Бальфура, которые, в сущности, под термином Еврейский национальный очаг не подразумевали Еврейское государство. Я придерживаюсь прежней позиции, согласно которой Белую книгу и письмо Макдональда можно принять за основу сотрудничества с британским правительством. Имеются в виду следующие важные моменты: продажа земли должна контролироваться правительством; уровень еврейской иммиграции по-прежнему определяется правительством; требование, чтобы иммиграция была правильно организована. При этом я не сочувствую идее еврейского большинства в Палестине. В британской политике не будет перемен, пока не будет достигнуто соглашение между евреями и арабами. Спасибо. (Сходит с трибуны).

ЗЕЕВ. (Всходит на трибуну). Уважаемые делегаты! Свою речь я начну с того, что мы, сионисты-ревизионисты, отказываемся принимать Белую книгу в том виде, в каком она появилась на свет, и не разделяем иллюзий господина Вейцмана относительно письма Макдональда.  Термин «Еврейский национальный очаг» в понимании Герцля, Нордау и Бальфура означал именно еврейское государство. Поэтому в резолюции еврейского конгресса должно стоять: «Цель сионизма есть создание еврейского большинства по обе стороны Иордана». С наивной верой тех, кто много лет назад встречался в Базеле, – я был тогда мальчиком, - с той же с той же наивностью я верю в честность мира, в силу правого дела. Верю, что великие вопросы решаются силой морального давления и что еврейский народ обладает огромной силой морального давления! Ани маамин. Я верю! (Сходит с трибуны).

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОНГРЕССА МОЦКИН (Всходит на трибуну). Внимание! Поступило предложение представителей Рабочей партии снять с повестки дня голосование по вопросу о формулировке цели сионизма! Прошу голосовать. Большинство – за. Резолюция принимается. Прошу зал не шуметь. Это Сионистский конгресс! 

ЗЕЕВ. (Встает,  опершись на плечо Оскара Рабиновича, на стул, громко). Это теперь уже не Сионистский конгресс!

 

Зеев вынимает  из кармана свою делегатскую карточку, рвет ее в клочки и разбрасывает их среди делегатов. Несколько делегатов угрожающе двигаются на него, но другие делегаты встают вокруг Зеева кольцом и под общий шум на плечах выносят его из зала заседания. Сцена погружается в темноту. Вновь освещается номер Жаботинских в лондонской гостинице.

 

АННА. Такого, Володя, на сионистских конгрессах еще не бывало!

ЗЕЕВ. Верно, Аня. Я был возмущен до глубины души, и свой протест против резолюции конгресса мог выразить только так и больше не вернулся в зал. Конгресс был расколот. Уже без меня новым президентом Сионистской всемирной организации избрали Соколова. Через два года Союз сионистов-ревизионистов вышел из Всемирной сионистской организации и в противовес Гистадруту создал в Эрец-Исраэль собственный профсоюз и кассу «Леумит».

АННА.  В том же 1933 году в Германии к власти пришел ярый расист и антисемит Адольф Гитлер, и судьба всего  еврейства повисла на волоске.

ЗЕЕВ. Познакомившись с книгой Гитлера «Майн кампф» - «Моя борьба», я сразу понял, в чем суть германского нацизма, и тогда же опубликовал свою статью «Судьбы еврейства». Вот что  я написал в ней (Достает из стопки на  столе  листочек с текстом и читает): «Германский крестовый поход против евреев – самое важное и серьезное, что произошло в нашей народной жизни за целый ряд поколений. Катастрофа, постигшая германское еврейство, абсолютно беспримерна именно для судьбы сионизма. Разгром ассимиляции еврейских граждан – величайшее разоблачение лжи галута».

АННА. Из этого, Володя, ты сделал многозначащий вывод.

ЗЕЕВ. Именно так, Аня! (Читает): «Нет сомнения, что мы пришли к важнейшему моменту жизни нашего поколения, а, может быть, и вообще  всей галутной истории. Он отбрасывает на задний план все наши обычные распри, как бы серьезно ни было их содержание. Мы все испытываем ощущение, что сегодня не исключено создание фронта, объединенного лозунгом еврейского государства, не как конечной цели, а как идеала, осуществление которого мы увидим воочию, в наши дни». 

АННА. К сожалению, Володя, твои ожидания  не оправдались. 

ЗЕЕВ. Да, к сожалению, до идеи немедленного создания еврейского государства для спасения евреев наши сионисты тогда не дозрели. 

АННА. В том же 1933 году ты вновь обратился мыслями к Герцлю и опубликовал в «Рассвете» еще одну статью о нем. 

ЗЕЕВ. Да, это так, Аня. Некоторые фразы из нее я помню наизусть: «Что сделал бы сегодня Герцль, будь он жив? Одно несомненно: он бы попытался положить конец нашей «гражданской войне». Одно свойство было у Герцля чудесное, даже для такой рафинированной натуры: способность верить… Интуицией большого ума и глубокого здравого смысла он сразу определил предпосылки сионизма. Он верил. Вера – это талант, особый Божий дар. Тот, у кого этот талант, видит и препятствия на пути. Но его взор видит и дальше – он видит конечную цель».  

АННА. Это умение верить, Володя, ты унаследовал от Герцля!  А вот у Бен-Гуриона его нет  Я знаю, Володя, что вы встречались здесь, в Лондоне, в 1934 году и пришли к взаимному примирению ваших партий. 

ЗЕЕВ. Мы даже стали друзьями. Но потом будто черная кошка пробежала между нами, и мы вновь оказались врагами.

АННА. Расскажи, как это могло случиться? 

ЗЕЕВ. Это длинная и грустная история, о которой не очень хочется вспоминать. Начну с того, что после создания Бейтара и Союза сионистов-ревизионистов между нами и  социалистами  резко ухудшились отношения, переходившие порой в настоящие стычки. Так, в июле 1929 года на заседании выборных представителей в Тель-Авиве около ста левых делегатов с яростью набросились на ревизионистов и избили их до крови. Меня от увечий спасли бейтаровцы. Никогда в моей жизни я не видел проявления такой нечеловеческой ненависти – ни в России, ни даже здесь во время погромов.

АННА. В этот ужас трудно поверить! Евреи били евреев!

ЗЕЕВ. Еще больше отношения между мной и Бен Гурионом обострились после убийства 16 июня 1933 года  видного социалиста Хаима Арлозорова. Вину за убийство социалисты взвалили на ревизионистов и придумали «дело Ставского», члена нашей партии. Почти год шел суд над ним и двумя его товарищами и оправдал их, не найдя доказательств их вины. А после моей встречи по еврейскому вопросу  с Муссолини оБен Гурион стал называть меня фашистом, милитаристом, Владимиром Гитлером,  и наши отношения накалились до предела.

АННА Это на него похоже!

ЗЕЕВ. Когда в октябре 1934 года Бен-Гурион в очередной раз появился в Лондоне, мой близкий друг и соратник по самообороне Петр Рутенберг решил помочь нам встретиться и нормализовать отношения. Бен-Гурион согласился на встречу, и мы прямо в его гостиничном номере приступили к дискуссии. Послушай, Аня, о чем мы говорили в первый день.

               

Сцена погружается в темноту. Прожектор высвечивает гостиничный номер Бен-Гуриона в Лондоне. Входит, держа в левой руке портфель, Жаботинский и пожимает руку стоящему у двери  Бен-Гуриону.

 

БЕН-ГУРИОН. Рад приветствовать вас, господин Жаботинский, у себя в номере. Приглашаю садиться (Показывает на стул).

ЗЕЕВ. Я тоже рад, товарищ Бен-Гурион. Спасибо нашему общему другу Рутенбергу,  организовавшему нашу встречу. (Садится за стол).

БЕН-ГУРИОН. (Садится напротив Жаботинского). А он помог мне в 1917 году  сформировать в США еврейский полк.  Мы тренировались в Канаде, затем нас переправили в Египет, где я заболел дизентерией и попал в госпиталь.  Так что воевать мне не пришлось.

ЗЕЕВ. А мне, Давид, пришлось.  Вы читали мою книгу «Слово о полку», в которой я подробно описываю историю Еврейского легиона?

БЕН-ГУРИОН. Конечно, читал и понял из нее, что слухи о том, что вы не имели отношения к его созданию, оказались ложными. 

ЗЕЕВ. Я слышал, что вы побывали в Москве. Не потому ли, что вы социалист?

БЕН-ГУРИОН. (Горячо). Да, я социалист до корня волос и нисколько не стыжусь этого! Цель нашей борьбы – завоевание народа. Овладеть народом – это вопрос жизни и смерти рабочего движения. А вот вы, Зеев, не дооцениваете роль рабочего класса!

ЗЕЕВ. (Не менее горячо). Тут, Давид, я готов решительно  поспорить!  К рабочему классу я отношусь с не меньшим уважением, чем вы. Но с субъективной точки зрения я ненавижу саму классовую идею. Мы должны сделать упор, главным образом, на общность национальных интересов!

БЕН-ГУРИОН. Значит, Зеев, вы считаете, что социализм не для Эрец-Исраэль? А как же киббуцное движение? 

ЗЕЕВ. Киббуцы – это только островки социализма, а не материк.  Вашу попытку совместить социализм и сионизм можно назвать не иначе, как кощунственным поклонением  двум богам. Мы не признаем прав гражданства за любым идеалом, кроме единственного: еврейское большинство по обе стороны реки Иордан, как первый шаг к созданию государства. Сионизм явился для того, чтобы создать на земле новый народ - новую арену для создания ценностей, которые обогатят всё человечество. 

БЕН-ГУРИОН. Но я не мыслю свою жизнь без социализма!

ЗЕЕВ. Если я приду к убеждению, что нет другого пути к еврейскому государству, кроме социализма, я немедленно приму социализм. А пока я придерживаюсь тезиса «Хад-нэс», что, как вы знаете, на иврите означает «Одно знамя». У меня этот тезис звучит в «Клятве Бейтара»: 

                                     Флаг бело-голубой, и нет у нас другого.

                                     Идеи яркий свет прорвется сквозь заслон.

                                     Единое найдут богач и бедный слово –

                                     Их побратит Сион.

БЕН-ГУРИОН. А мой тезис звучит иначе, правда не в стихах: «Родину не дают и не получают в подарок, не приобретают в результате политических соглашений, не покупают за золото и не завоевывают кулаками. Ее строят в поте лица».

ЗЕЕВ. За родину надо сражаться! Но, согласен, строить ее тоже надо.  Я очень поддерживаю идею халуцианства, предложенную Трумпельдором. Вот что я написал в своей петиции на имя короля Георга Шестого за несколько месяцев до нашей встречи. (Вынимает из портфеля листочек с текстом и читает): «Те немногие еврейские пионеры, которым было разрешено въехать в Палестину, обогатили каждый уголок страны, которого им позволили коснуться. Успех их, как строителей новой страны, побил все рекорды современной колонизации, основанной на принципе добровольного поселения».

БЕН-ГУРИОН. Как это верно! В отношении к движению халуцианства, у нас с вами,  Зеев, общий подход. Чувствую, что мы сможем договориться и по другим вопросам. Продолжим дискуссию завтра. До свидания!

              

Бен-Гурион и Жаботинский встают из-за стола и пожимают друг другу руки. Сцена погружается в темноту. Вновь освещается номер Жаботинских в лондонской гостинице. Аня сидит на диване, Зеев стоит рядом у стола.

 

АННА.  С Бен-Гурионом тебе, Володя, кажется, удалось договориться.

ЗЕЕВ. Да, Аня, мы нашли общий язык. После двухнедельных переговоров подписали два согласительных документа, призванных устранить враждебность между социалистами и ревизионистами. Договорились прекратить взаимные нападки, урегулировать вопросы трудоустройства членов обеих организаций и наладить сотрудничество между нашими профсоюзами. Нам оставалось подписать еще третье соглашение, и мы обменялись дружественными письмами, в которых он называл меня «коллегой и другом», а я его «дорогим другом».

АННА. До сих пор удивляюсь что такое было возможно!

ЗЕЕВ. К сожалению, наша дружба оказалась кратковременной. Соратники Бен-Гуриона по партии МАПАЙ потребовали прервать переговоры и провести Референдум в Гистадруте, который отменил эти решения. Мне также пришлось на Всемирном конгрессе ревизионистов переубеждать серьезную оппозицию во главе с молодым командиром польского Бейтара  Менахемом Бегином. После яростных споров соглашения были все-таки утверждены. 

АННА. Представляю, как тебе трудно было отстаивать их!

ЗЕЕВ. После отмены подписанных соглашений мои отношения с Бен-Гурионом окончательно испортились И снова социалисты будут называть меня фашистом, милитаристом и Владимиром Гитлером. Моим ответом на действия Бен-Гуриона и Вейцмана стало создание в 1935 году Новой сионистской организации, на учредительном съезде которой я выступил с большой сионисткой речью. Послушай, Аня, что я сказал тогда.

 

Сцена погружается в темноту. Прожектор высвечивает трибуну, с которой Жаботинскй произносит свою речь. 

 

ЗЕЕВ. (С трибуны). Дорогие друзья и соратники! Мы находимся сейчас, по всей видимости, на пороге пропасти, на пороге Катастрофы мирового гетто, в период,  который в еврейской традиции называют «днями ужасных мук, предшествующих приходу мессии». Вот почему я считаю, что целью Новой сионистской организации должно быть полное искоренение диаспоры, «исход из Египта» и возвращение еврейского народа в Палестину. Евреи Европы сидят на пороховой бочке. Если они не ликвидируют диаспору, то диаспора ликвидирует евреев. Они будут уничтожены в страшной битве в истории. Предлагаю съезду принять резолюцию «О конечной цели сионизма» в моей формулировке: «Избавление народа Израиля и его страны, возрождение его государственности и языка и укоренение святых ценностей Торы в жизни нации».

 

Звучат бурные аплодисменты. Сцена погружается в темноту. Вновь освещается номер Жаботинских в лондонской гостинице. Анна сидит на диване, Зеев, разгоряченный речью, стоит рядом.

 

АННА. (Аплодирует). Поздравляю, Володя! Ты на съезде имел абсолютный успех! К тому же тебя избрали президентом Новой сионистской организации!

ЗЕЕВ. С тех пор наша новая организация проводит свою независимую политику. Между тем, обстановка в Эрец-Исраэль ухудшалась с каждым днем.  в апреле 1936 года подняли в Палестине восстание. И вновь на их террористические акты социалисты ответили политикой сдержанности! Тогда в 1937 году англичане для разрешения конфликта между евреями и арабами создали комиссию лорда Пиля, вокруг которой разгорелись жаркие споры.

АННА. Я знаю, ты также выступил перед комиссией Пиля.

ЗЕЕВ. Да, я сказал следующее: «Я требую создания еврейского государства на его исторических землях по обеим сторонам реки Иордан. Арабы предпочли бы, чтобы Палестина стала четвертым, пятым или шестым арабским государством. Но, когда арабские притязания вступают в конфликт с правом евреев, это то же самое, что сытому пытаться отнять пищу у голодного».

АННА. И к какому решению пришла  комиссия Пиля? 

ЗЕЕВ. Комиссия рекомендовала разделить Палестину на два государства – еврейское и арабское. Я, конечно, был решительно против раздела! А вот Вейцман и Бен Гурион, вначале колебавшийся,  приняли это предложение. Арабы же категорически отвергли его. План Пиля полностью провалился. 

АННА. На радость всем нам, евреям!

ЗЕЕВ. Я возобновил поездки с речами по Восточной Европе. Особенно много я выступал в Польше с одной и той же речью. Послушай ее, Аня.  (Подходит к трибуне, с которой произносит страстную речь, обращаясь в зал): «Дорогие братья и сестры!  Три года я упрашивал вас, польские евреи, венец мирового еврейства, взывал к вам, предупреждал вас непрестанно, что катастрофа близка. Волосы мои поседели, и я состарился за эти годы, потому что сердце мое обливается кровью, ибо вы, дорогие братья и сестры, не видите вулкана, который скоро начнет выбрасывать пламя разрушения. Я вижу страшное видение.  Прислушайтесь к моим словам в этот двенадцатый час! Во имя Господа, пусть каждый спасает себя, пока еще есть время сделать это, ибо время утекает. Те, кому удастся спастись от катастрофы, доживут до праздничной минуты великой еврейской радости, возрождения и установления Еврейского государства. Я верю в это всем сердцем! (Сходит с трибуны и вновь оказывается в своем номере лондонской гостиницы).

АННА. Увы, Володя, твой голос остался голосом, вопиющим в пустыне!

ЗЕЕВ. Вот это и не дает мне покоя! Зато огромной радостью была  для меня встреча в Париже с нашим сыном Эри, когда там проходила  Третья Всемирная конференция  Бейтара. Как глава Бейтара в Палестине, он прибыл на конференцию после первой отсидки в Акрской тюрьме.

АННА. (Вздыхает). И вот он опять в той же тюрьме! Как он там? Мне  его очень хватает! Я так хочу его видеть, Володя!      

ЗЕЕВ. Не переживай, Анечка, наш сын не из робкого десятка, он не пропадет! Тогда, в Париже,  Эри был один из тех, кого я посвятил в свой тайный план поднять в Палестине силами ЭЦЕЛЯ и Бейтара вооруженное восстание. Оно должно было стать ответом на Белую книгу закрыть спасительную дверь для европейских евреев. Однако, Вторая мировая война, начавшаяся за месяц до планируемого выступления, помешала осуществить мой дерзкий план. 

АННА. О чем можно только глубоко сожалеть! Однако, уже вечер, Володя, и я думаю, что тебе  перед отплытием в Америку следует пораньше лечь спать, чтобы хорошо отдохнуть и выспаться.

ЗЕЕВ. Ты, как всегда, права, Анечка.  Но ты не будешь против, если перед сном я прочту тебе отрывки из своей статьи «О чем поведала моя пишущая машинка»? Ты с ней еще не знакома, и вот настал момент прочитать ее тебе.

АННА. (Садя на диване). Очень любопытно, Володя. Я вся внимание. 

ЗЕЕВ. (Вынимает из пиджака сложенный листок и становится перед Анной). Это не просто статья, это моя исповедь (Читает): «В жизни каждого человека наступает поворотный момент, когда ему следует остановиться и оглянуться назад: подвести итог своим грехам, и, если это в его возможностях, пообещать Богу и человечеству и самому себе, что постарается избегать их в будущем.  «Помнишь ли ты, - говорит пишущая машинка,- предвыборную борьбу в русскую Думу где-то там на Волыни?  Помнишь ли ты выборы в Одессе, на сей раз в еврейскую организацию «Общество распространения знаний»? Помнишь ли ты конференцию русских делегатов на втором международном сионистском конгрессе в Вене?  Помнишь ли ты Лондон, Уайтчепел в годы войны? Помнишь ли ты долгие месяцы, в течение которых ты был окружен ненавистью утром, днем и вечером, а ведь ты боролся за святое дело, но в глазах всех оно выглядело злом.

      «Почему же ты поражаешься сейчас? – спрашивает моя железная подруга. - Что тут нового? Ты помнишь, очевидно, только начало, не забывай и конец. И тогда ты вспомнишь, что сделали твои волынские выборщики через полтора года на следующих выборах в Думу. А в школах «Общества распространения знаний» в Одессе и в еврейских школах Российской империи иврит стал языком обучения. А портные Уайтчепеля, которые забросали тебя камнями, стали лучшими солдатами «Еврейского легиона». «Так всегда было в конце. Помни всегда конец и постарайся забыть начало. А что до ненависти, есть у меня и другой совет: постарайся убедить себя, что ненависть всего лишь первый шаг к дружбе и признанию. И когда ты стоишь перед твоими новыми слушателями со своей тяжелой ношей, данной тебе при рождении, забудь о ней, о том, что среди твоих слушателей есть ненавистники, и скажи им: «Мир вам, братья!». И я, Аня, сейчас говорю всем (Обращаясь к залу): «Мир вам, братья!»

АННА. (Встает с дивана и целует Зеева). Благороднее тебя нет никого на свете. Ты умеешь прощать своих ненавистников. Если бы ты знал, как я тебя люблю! 

ЗЕЕВ. А как я тебя, Аннели! (Обнимает и целует Анну).  Я готов повторить вновь и вновь слова, которые написал в письме тебе в 1937 году, когда ты поранила руку: «Ты для всё, всё и всё. Я твою забинтованную руку ощущаю, как будто у меня минутами в глазу торчит пылинка или в сапоге гвоздь. Эх! Дал мне Бог такую подругу и такого сына, а сам я шмаровоз». Но меня, Аннели, постоянно мучает чувство вины перед тобой.

АННА. В чем же, Володя? 

ЗЕЕВ. В том, Аннели, что я жертвовал нашим  счастьем, спокойной семейной жизнью с Эри ради своей бурной сионистской деятельности.

АННА. Это ты зря, Володя! Разве ты виноват? Ты избрал свой, сионистский путь в жизни, и я старалась лишь не быть помехой на твоем пути. Наоборот, насколько можно, поддерживала тебя во всех твоих действиях и делах! 

ЗЕЕВ. За что я тебе, Анечка,  был и останусь навсегда благодарен. 

АННА. Единственное, о чем я тебя прошу, Володя, - чтобы ты там, в Нью-Йорке,  заботился о своем здоровье и не брал на свои плечи больше того, что ты можешь. (Берет Зеева за руки). Я хочу еще раз внимательно посмотреть на твое лицо. Вдруг мы больше не увидимся.

ЗЕЕВ. (Выдержав паузу). Это ты напрасно, Анечка. Уверен, - со мной ничего не случится.  Я тебе буду, как всегда, часто писать. Не волнуйся! 

АННА. Дай Бог!

 

Сцена погружается в темноту. Действие переносится в Америку. Нью-Йорк. 1940 год, середина марта. Освещается номер Жаботинского в гостинице «Кимбели» на углу 74-й   улицы и Бродвея. Зеев сидит за письменным столом и запечатывает письмо в конверт. Рядом стоит его друг и основатель рижского Бейтара Аарон Пропес. 

 

ЗЕЕВ. Я только что закончил, дорогой Аарон, письмо жене Анне. Написал о благополучном прибытии в Нью-Йорк 13 марта на пароходе «Самария», и как на меня накинулась толпа репортеров, которым тут же сообщил о своих планах в Америке. Я  до сих пор с радостью  вспоминаю нашу первую встречу в Риге в 1923 году, когда увидел созданное вами школьное объединение Бейтар. (Берет со стола книгу и протягивает Пропесу)). Вам, мой друг, я привез подарок из Лондона. Это моя новая книга «Еврейский военный фронт», в которой я в условиях  второй мировой войны обосновал идею создания еврейской армии. Я также выдвинул в книге еще три требования к союзникам.   

ПРОПЕС. (Принимая книгу). Большое спасибо, дорогой Зеев. Эта книга станет для меня руководством к действию Бейтара. А я пришел к вам в гостиницу, чтобы пригласить на митинг 19 марта в Манхэттенском центре, который мы организуем в честь вашего приезда в Нью-Йорк. 

ЗЕЕВ. Спасибо, друг, за приглашение. Оно очень кстати. Я как раз собираюсь писать статью «Основы еврейской армии» и в свою речь на митинге наряду с цитатами из новой книги включу мысли из будущей статьи.

ПРОПЕС. Отлично, Зеев. В этот день я зайду к вам в гостиницу и мы вместе пойдем на митинг.

ЗЕЕВ. Но меня волнует, что американцы до сих пор пассивны и не спешат вступать в войну на стороне союзников. 

ПРОПЕС. Надеюсь, что ваша речь их разбудит!

 

Сцена погружается в темноту. Высвечивается трибуна в Манхэттенском центре, с которой Жаботинский произносит свою зажигательную речь. 

 

ЗЕЕВ. (С трибуны). Мои американские друзья! Я с радостью принял приглашение выступить на этом митинге, чтобы призвать всех евреев, которые еще на свободе, требовать права сражаться с огромным драконом не только под британским, французским и польским щитом, но и в рядах еврейской армии. Мы предполагаем создать еврейскую армию числом в сто тысяч человек, состоящую из еврейских беженцев, евреев из Палестины и еврейских иммигрантов в нейтральных странах. Если эта война не кончится за несколько недель, - а ее быстрый конец означал бы гибель цивилизации на обоих полушариях,  - она затянется много дольше следующей зимы. В этом случае организация еврейской армии в ближайшем будущем неизбежна. Также неизбежна, как было формирование Еврейского легиона в прошлую войну. Общественное мнение должно давить изо всех сил, чтобы решение было найдено, а еврейское население должно быть готово сказать и словом и делом: «ИДУ!». (Бурные аплодисменты). 

 

Сцена погружается в темноту. Вновь освещается  номер Жаботинского в нью-йоркской гостинице «Кимберли». 1940 год, май, вечер. Зеев сидит за письменным столом и  заканчивает очередное письмо Анне. 

 

ЗЕЕВ. (Кончив письмо, перечитывает его вслух): «Отель Кимберли, Нью-Йорк, 17 мая, 1940-й год. Аннели, может быть, это письмо придет ко дню твоего рождения. Я так боюсь теперь писать тебе то, что чувствую и думаю. К сожалению, несмотря на все мои усилия, мне пока не удалось получить для тебя визу на въезд в Соединенные Штаты Америки. Изо всей горечи, сколько в жизни наглотался, самый гадкий этот стакан: как мы трое теперь разбросаны: я здесь, в Нью-Йорке, ты – в Лондоне, Эри – в Палестине.  Куда лучше бы мне в погребе с тобой сидеть с масками в руках и даже на носу. У меня не осталось никаких дум, никаких интересов других, собственно даже никаких мечтаний или прошений к Господу Богу, кроме, как быть рядом с тобой, рядом с вами. Можешь не верить опять. Бог с тобою. Для меня это теперь весь сок и смысл, что остался в жизни, хоть и совестно мне по чину писать такие слова для тебя одной».

Целую тебя, Володя. 

 

Стук в дверь.

 

ЗЕЕВ. (Громко).  Заходите, пожалуйста!

 

Входит Аарон Пропес.

 

ПРОПЕС. Добрый день, Зеев! 

ЗЕЕВ. (Поднимается навстречу Пропесу и пожимает ему руку). Рад вас видеть дорогой Аарон. Присаживайтесь! Я только что закончил письмо Анне. Признаюсь, чувствую себя одиноким и очень скучаю без нее. На днях я получил визу в Англию и подумываю, не отправиться ли мне к Ане в Лондон? Но есть и радостная весть: 10 мая премьер министром Британии стал Уистон Черчилль, сменивший безвольного Чемберлена. Хотите  послушать мое  письмо министру военно-воздушных сил Британии сэру Синклеру? 

ПРОПЕС. Да, Зеев, это интересно.

ЗЕЕВ. Так слушайте (Читает письмо): «Большая слепая Америка вдруг проснулась, но все еще не может осознать, что она на самом деле мечтает немедленно вступить в бой. Быть может, вы помните предложение, о котором вам докладывали прошлой осенью, о попытке привести в движение электрическую силу, которая, начавшись с евреев, достигнет и нееврейского населения. Вчера я послал об этом телеграмму господину Черчиллю. Главная идея этого предложения состоит в формировании ядра под названием «Еврейская армия». Теперь я как никогда верю в успех этой идеи. Пожалуйста, помогите». Как, одобряете, дорогой Аарон?

ПРОПЕС. Очень своевременное письмо. Особенно понравилась фраза, что надо помочь евреям сыграть их традиционную роль «зажигательной искры». Мы намечаем, Зеев, провести 19 июня еще одно собрание в Манхэттенском центре и просим вас выступить на нем.

ЗЕЕВ. Спасибо, Аарон, за приглашение. Обязательно выступлю. Недавно я познакомился с британским послом в Вашингтоне лордом Лотиани, большим сторонником моей идеи. Он и полковник Паттерсон, прибывший в Америку в составе нашей делегации, обещали мне содействие в продвижении моей  идеи.  Остается ждать ответ от Черчилля. 

 

Проходит месяц. 1940 год,  июнь. Тот же номер  Жаботинского в  нью-йоркской гостинице. Зеев и Пропес, стоя,  ведут беседу.

 

ПРОПЕС. Дорогой Зеев, поздравляю! Ваше выступление вчера на собрании в Манхэттенском  центре имело потрясающий успех! 

ЗЕЕВ, Да, я и сам остался доволен своей речью. Меня воодушевил ответ Черчилля, сначала отрицательный, а затем положительный о согласии его правительства на создание еврейской армии. Вот почему я закончил свое выступление словами: «Янки идут, господин Черчилль, американцы идут!»

ПРОПЕС. К нам приходят письма с выражением поддержки от сенаторов и академиков, а также от добровольцев – евреев и неевреев, желающих записаться в еврейскую армию.  

ЗЕЕВ. Очень приятно, Аарон! Значит, лед тронулся! Будет Еврейская армия!

ПРОПЕС. А когда будет еврейское государство? 

ЗЕЕВ. Как и Герцль, я твердо верю, что рано или поздно оно будет создано. Может, лет через восемь-десять.

ПРОПЕС. Когда вы, дорогой Зеев,  побываете в летнем лагере Бейтара в Хантере, что в трех часах езды от Нью-Йорка, то увидите, что бейтаровцы готовы осуществить вашу мечту о еврейском государстве.    

             

1940-й год, июль. Летний лагерь Бейтара в Хантере. Зеев в сопровождении     Аарона Пропеса подходит к построенному в честь  его приезда строю Почетного караула бейтаровцев. Один из них держит в руках знамя Бейтара. 

 

ЗЕЕВ. (Приветствуя громким голосом). Тель-Хай!

БЕЙТАРОВЦЫ. (Хором). Тель-Хай!  

ЗЕЕВ. Друзья, наш лозунг  - (Взмахивая руками, вместе с бейтаровцами): 

БЕЙТАРОВЦЫ. «В крови и огне пала Иудея – в крови и огне она возродится!» 

ПРОПЕС. (Громко). В честь кого назван Бейтар?

БЕЙТАРОВЦЫ. (Хором). В честь Иосифа Трумпельдора!

ПРОПЕС. (Громко). В чем цель Бейтара?

БЕЙТАРОВЦЫ.  (Хором). Создание еврейского государства по обоим  берегам Иордана. 

ПРОПЕС. (Громко). Символ Бейтара?

БЕЙТАРОВЦЫ. (Хором). Менора – семисвечник. 

ПРОПЕС. (Громко). Знамя Бейтара?

БЕЙТАРОВЦЫ. (Хором). Бело-голубое!

ПРОПЕС. (Громко). Что означает коричневый цвет вашей одежды?

БЕЙТАРОВЦЫ. (Хором). Символ земли Эрец-Исраэль!

ЗЕЕВ. Молодцы, бейтаровцы! (Обходит строй Почетного караула вместе с Пропесом и останавливается перед строем). Слушайте меня. Бейтар – мое лучшее детище и лучшее творение! Мои юные друзья, дети моей мечты и дум моих, что сказать мне вам сегодня? Что такое Бейтар?  Не знаю. И это, может быть, лучшая хвала, которую вы сегодня услышите. Я истратил много слов, чтобы объяснить вашу духовную сущность: «соединение воина и пионера», «преданность идее государства, а не классовой идее», «стремление к героизму и к рыцарству» и т.д. Но, чувствую, что ни одного из этих словосочетаний не достаточно, что они описывают лишь отдельные грани того целого, что называется «Союз еврейской молодежи имени Иосифа Трумпельдора».Но есть еще что-то главное,и что–я не знаю.Может, вы знаете?

БЕЙТАРОВЦЫ. (Хором). Знаем. Мы – дети царей!

ЗЕЕВ. Молодцы! Именно так! Ведь в сочиненном мной гимне Бейтара есть строчки: 

Величие – помни, еврей, 

                                             Ты царь, ты потомок царей!

                                              Корона Давида с рожденья дана.

                                              И вспомни короны сиянье

                                              В беде, в нищете и в изгнанье.

                               

Звучат громкие  аплодисменты  бейтаровцев.

 

ЗЕЕВ. Спасибо, друзья! Идея королевского достоинства коренится в нашей древней традиции и выражает самый дух Бейтара. Первый вывод отсюда - всеобщее равенство. Второй вывод – свобода личности, ибо король никому не подчиняется. Евреям присуща естественная ненависть к подчинению. А теперь, друзья,вместе с Аароном покажите мне,как вы здесь живете и учитесь.

          

Окруженные бейтаровцеми, Зеев и Пропес уходят. Сцена погружается в темноту. Освещается номер Жаботинского в нью-йоркской гостинице. Он сидит за письменным столом и пишет письмо сыну.

 

ЗЕЕВ. (Кончив письмо сыну, перечитывает его вслух):

 

«Отель Кимберли, Нью-Йорк, 28 июля, 1940-й год. 

Дорогой Эри! Завтрашний клипер должен взять письма в Палестину, так что, возможно, ты получишь это письмо. Мама должна в начале августа получить въездную визу в Америку как иммигрантка по русской квоте. Насколько я знаю, Пропес проделывает настоящие чудеса. Он сумел организовать летний лагерь Бейтара в 130 милях от Нью-Йорка.  Приятное место, вдалеке от шоссе, на территории в 30 акров – группа зданий, плавательный бассейн, лужайки и рощи. Там находятся 120 воспитанников, большинство из которых – бейтаровцы, а из остальных каждый день хотя бы один присоединяется к Бейтару.  Я остался очень доволен этой поездкой, хотя и чувствую себя уставшим. Целую – твой папа». 

               Зеев сидит, облокотившись на руку и о чем-то задумавшись.

               Затем прикладывает другую руку к левой стороне груди. 

               Просмотрев лежащую на столе газету, он поднимается,

               медленно проходит по комнате и, не раздеваясь, ложится

               сверху на кровать. Сцена погружается   в темноту. 

                                 

КОНЕЦ    ВТОРОГО   ДЕЙСТВИЯ

                                              

                                           

 Э     П     И    Л     О     Г

 

Кладбище «Нью-Монтефиоре» на нью-йоркском острове Лонг-Айленд. Рядом с  могилой Жаботинского стоят Анна, Эри и Пропес. 

 

АННА. (Вытирая платком слезы на глазах). Вот мы с тобой, дорогой Эри, и встретились после долгой разлуки. Но где? У папиной могилы!

ЭРИ. (Вытирая пальцами слезы). Да, мама, это очень грустно. Трудно поверить, что папы больше нет с нами.

ПРОПЕС. Я хочу выразить Вам, госпожа Жаботинская, и вам, Эри, как сыну Зеева, свое глубокое соболезнование в связи с постигшей вас тяжелой утратой. Я   глубоко скорблю вместе с вами и разделяю ваше горе. 

АННА. Дорогой Аарон, так случилось, что вы были свидетелем скоротечной смерти моего мужа. Расскажите, как это  произошло.

ПРОПЕС. Да, его смерть была внезапной – от сердечного приступа. В тот день, 3 августа, Зеев захотел  еще раз поехать в летний лагерь Бейтара, расположенный в  Хантере под Нью-Йорком.  Стояла августовская жара, и уже в дороге он почувствовал себя плохо. Мы прибыли в лагерь когда стемнело -  в 9 вечера. Зеев с трудом вышел из машины. Строй из бейтаровцев радостно встретил его возгласами «Тель-Хай!». Зеев медленно обошел шеренгу бойцов, произнес короткую речь и сфотографировался с нами. Затем прошел в свою комнату на верхнем этаже и рухнул на постель. Тут же вызвали лагерного врача, который сделал ему укол, но сердечный приступ не прекратился. Последними его словами были «Как я устал, как я устал. Покоя, только покоя, хочу только покоя». Сердце его остановилось в 10.45 ночи по  нью-йоркскому времени.  В Эрец-Исраэль это уже было раннее утро 4 августа. Три дня тысячи американцев – евреев и неевреев прощались с телом Зеева, установленным на постаменте. Людей на похоронах было так много, что похоронная процессия растянулась  на целый километр. 

АННА. Зихроно ли враха. Да будет благословенна его память.

ЭРИ. Амен.

ПРОПЕС. Амен.

АННА. Аарон, спасибо за ваш рассказ и вашу дружбу с моим мужем. Я никогда не прощу американским чиновникам, которые, несмотря на все усилия Володи, постоянно задерживали мне выдачу  визы. Если бы я была с ним рядом, уверена, трагедии не случилось бы.  Зато сколько пришло  телеграмм с выражением соболезнования и сочувствия от множества людей, даже от Вейцманов. А сейчас я хочу попросить вас, дорогой Аарон,  оставить нас на время с Эри одних у могилы Володи. Простите меня. 

ПРОПЕС. Я понимаю вас, Анна. Конечно, я отойду и через некоторое время вернусь. (Уходит).   

АННА. (Обнимает Эри). Как мы теперь будем жить без Володи? Я догадывалась, что у него сердечная болезнь, но он упрямо скрывал ее от меня. Я пыталась отговорить его плыть в Америку, но напрасно. 

ЭРИ. И все-таки, мама, я думаю,  ты должна была настоять на этом.  

АННА. Как? Применить насилие?  Но, ты знаешь, Эри, больше всего  в жизни он ценил свободу. Как я могла ограничить ее? Ведь здесь, в Америке, его ожидали очень важные дела, и среди них – создание Еврейской армии. И я не имела права встать на его пути.  И я верю: идея Еврейской армии, как до этого идея Еврейского легиона, рано или поздно воплотится в жизнь. 

ЭРИ. Может, ты поступила и правильно, мама, но папу мы больше не вернем. (Вытирает слезы). Последний раз я видел его год назад во Франции, когда приезжал в курортный городок Валь-ле-Бейн в Провансе, где ты отдыхала с папой. Несмотря на частые разлуки, влияние отца на меня было постоянным. Я ощущал его направляющую руку во всем, что бы я ни делал. Будучи наследником  дела Герцля, отец, я убежден,  также обладал «натурой вождя»!

АННА. Да,  Эри, он навсегда  останется для нашего поколения властелином дум и, значит, – как вождь!  Создание еврейского государства было целью всей его жизни. И ради этого я была готова  переносить наши частые разлуки, хотя порою внутри меня всё кипело и бунтовало. Но я сдерживала себя, так как верила, что придет день, когда явится возрожденная страна.

ЭРИ. Мама,  отец всегда похвально отзывался о тебе, как о секретаре созданного им фонда «Тель-Хай». Эту работу   ты выполняла превосходно.

АННА. Да, я старалась помогать ему, как могла. И в память о Володе я задумала, Эри, издать полное собрание его сочинений  на иврите и английском, а также его учебник по ивриту на латинице.  

ЭРИ. Это замечательная идея, мама, и мы все с друзьями тебе поможем. 

АННА.  А сейчас я хочу показать тебе завещание, которое составил Володя еще в 1935 году в Париже. Вот что он написал в нем на иврите (Читает): «Мои останки, если я буду похоронен вне Эрец-Исраэль, не следует перевозить в Эрец-Исраэль иначе, как по указанию еврейского правительства того государства, которое будет создано».

ЭРИ. И мы, мама, должны сделать всё, чтобы исполнить его волю. 

АННА. Безусловно! Восемь лет назад Володя посвятил мне по случаю 25-летия нашей свадьбы Мадригал. Послушай, Эри,  одну строфу из него (Читает): 

                         Когда-нибудь - за миг до той зари,

                         Когда Господь пришлет за мной коляску,

                         И я на лбу почую Божью ласку,

                         И зов в ушах – «Я жду тебя, умри», -

                         Я допишу, за час до переправы,

                         Поэмы той последние октавы.

ЭРИ. Какие чудесные стихи, мама, посвятил тебе папа!

АННА. (Вытирает платком наступившие на глаза слезы). К сожалению, он не успел их  дописать. Смерть забрала его слишком быстро. И только теперь я понимаю, как сильно он любил меня, когда, чувствуя свое одиночество,  писал мне  последнее письмо. Мне кажется, что я сейчас люблю его еще больше, и так сожалею, что при жизни редко говорила ему, что люблю его.  Мне надо было говорить ему это каждый день по сто раз! (Обнимает Эри и плачет).

ЭРИ. Мамочка, прошу тебя, успокойся. И тебе, и мне сейчас очень тяжело. Но будем стойкими и мужественными, как  мой отец.

АННА. (Вытирая слезы). Постараюсь, дорогой Эри.  А сейчас мне хочется высказать тебе свою волю. До своей смерти я никуда отсюда не уеду  и останусь здесь, в Нью-Йорке, чтобы быть похороненной рядом с Володей. Когда его прах будет по указанию правительства еврейского государства перевезен в Эрец-Исраэль, то пусть перевезут и мой прах. При жизни мы были часто разлучены, но после  смерти я хочу, как его жена, Иоанна Жаботинская,  быть вечно рядом с ним.  

ЭРИ. Обещаю, мама, что  твоя воля будет исполнена.

 

Сцена погружается в темноту. Спустя минуту появляется огромный экран с изображением торжественной  церемонии  перезахоронения праха Зеева  и Иоанны Жаботинских  в Иерусалиме.

Закадровый голос произносит:

«4 августа 1964 года в Иерусалиме на горе Герцля прошла торжественная церемония, посвященная перезахоронению праха Зеева и Иоанны Жаботинских, доставленного из Нью-Йорка.  Церемония состоялась в годовщину смерти Жаботинского по распоряжению премьер-министра Израиля Леви Эшколя и вопреки воле Давида Бен-Гуриона, провозгласившего создание еврейского государства 14 мая 1948 года».

 

Звучит израильский гимн «А-Тиква» («Надежда»).

 

З       А       Н      А       В       Е       С    

 

5.02.2020